С тобой товарищи

Воронцова Тамара Федоровна

— Ты что? — заглянула ей в лицо Катька.

— Ходили, ходили, — начала Иринка, — вымокли, вымазались и ничего не сделали.

— Не сделали сегодня, сделаем завтра, — бодро сказала Катька.

Иринка подняла голову, посмотрела влево. Там на возвышении, среди высоких тополей, видный и отсюда и с широкого простора реки, стоял черно-мраморный обелиск… Иринка снова опустила глаза.

— Завтра, — сказала она негромко. — Завтра, может, поздно будет.

— Да брось ты, правда. Что в самом деле?

— А вот

и что. — Иринка упрямо тряхнула головой. Я библиотекаршу спрашивала про сектантов. Она мне такое рассказала!.. Чтобы попасть в рай, или как там у них называется, они даже голодом себя замаривают.

— Как это?

— А так. Отказываются от пищи, от всего, и если к ним на помощь не прийти, они умереть могут… от дистрофии…

— Ну, а остальные, что смотрят?

— Кто — остальные?

— Сектанты. Кто еще? — пожала Катька плечами.

— Фу ты… — возмущенная Катькиной непонятливостью, Иринка топнула ногой. — Ну что здесь непонятого?.. Они же сектанты, они все такие!

— Ну хорошо, сектанты… А зачем ты потащила меня к Жене?

— Вот библиотекарша и говорила…

— Опять библиотекарша?

— Ну да… Она сказала, что сектанты никуда не ходят, ни с кем не дружат, только между собой. Потому что и кино, и книги, и все для них — грех.

— Понят-я-тно, — протянула Катька, но тут же закончила скороговоркой: — Я ведь тоже так думала.

— Ну вот видишь! — обрадованно сказала Иринка. — И вот еще домик тот… Помнишь, что Шурик говорил: люди в черном. А мы ведь тоже видели людей в черном. Помнишь, тогда? А куда они деваются? В развалинах их нет, в часовне тоже. Не могли же они провалиться сквозь землю? А домик рядом, а о нем никто не подумал! — торжествующе закончила Иринка.

Катька ахнула.

— И правда! Пойдем к Хасану.

— Но он же болен.

— Все равно пойдем, — и Катька решительно перебросила через плечо плащ.

Глава XI. Тоска

— С нами бог! — сказала, входя в дом, немолодая женщина, туго повязанная под подбородком клетчатым платком.

— Воистину с нами! — поспешно отозвалась Кристя, перекрестилась, вытерев передником стул, придвинула гостье.

— Я не сидеть пришла. Тебя брат Афанасий зовет, сестра Кристина.

— С ним? — кивнула Кристя на сына.

— Нет, одну.

— Я сейчас, — У порога в другую комнату, узкую, точно сенцы, и без окон, Кристя остановилась, ни к кому не обращаясь, раздумчиво проговорила:

— Иль калитка была открыта?

— Открыта, — поджимая губы, монотонно, без выражения отозвалась жен типа.

Кристя вздохнула, вышла. Через минуту появилась снова. Полыхнув на женщину громадными синими глазами, коротко сказала:

— Пойдем, сестра.

Женя с трудом разомкнул ресницы.

— Ты лежи. Я калитку закрою. — И, обращаясь к женщине, добавила: — Болеет.

Женщина

промолчала, только посмотрела на Женю серыми запавшими глазами. Ни сожаления, ни участия взгляд не выразил. Ссохшееся, почти коричневое лицо осталось бесстрастным, как маска. Женя снова прикрыл веки.

Скрипнула входная дверь и снова скрипнула, закрываясь. Тишина опять воцарилась в доме. Только за стеклом, примостившись на оконном выступе, бил и бил клювом воробей. «Замазку он там, что ли, выклевывает?» — подумал Женя, но ему казалось, что воробей стучит не по окну, а по его затылку. Голову ломило, каждый посторонний звук усиливал боль. И вместе с болью усиливалась тошнота.

— Тук-тук, тук-тук, — стучал воробей, и его маленькая упорная головка мелькала за стеклом.

«Может быть, лучше встать? — подумал Женя, но продолжал лежать, вытянувшись во весь рост. — Хоть бы все прошло, — неотвязно билась мысль. — Что прошло? Что?»

«Ах, все», — ответил Женя на вопрос и тоскливо посмотрел на воробья. Их уже было два, потом прилетел еще одни. Перебивая друг друга, они о чем-то бурно зачирикали, напоминая лес, наполненный солнечным светом, стойким запахом сосновых пригретых иголок и птичьим гомоном. И сразу же на воробьев Женя стал смотреть с умилением, хотя теперь по окну стучал не одни, а целых три. Потом одни за другим они улетели. Остался первый, самый настойчивый. Жене почему-то приятно было думать, что это он. «Не улетай хоть ты, — хотелось сказать ему. — Мне плохо». Но и этот воробей улетел.

Отвернувшись к стенке. Женя уткнулся в подушку. Теперь было совсем тихо, а голова заболела сильнее. В памяти разбивчиво, вперемежку проносилась события последних дней. Шмель, гудящий и недовольный, беззаботный кузнечик, прыгнувший на грудь, спокойное, никем и ничем не нарушаемое купанье в реке, и удивительная тишина, охватившая Женю как долгожданное благо. Потом было самое лучшее.

Какой аромат струился от черемушника, когда Женя стоял в нем возле окна! Как будто бы и не сбросил с себя белый пахучий цвет. И как Женя был счастлив! Зачем она помешала ему? Или, действительно, люди только рождаются для того, чтобы делать друг другу плохо? Явственно услышал он: заулюлюкали мальчишки. И опять больно сжалось сердце. Права мама, прав брат Афанасий! Нет любви на земле, есть только одна любовь — к богу!

Где-то опять забили клювами воробьи. Женя прислушался.

— Трам-там, трам-там-там… — донеслось издали. Женя понял: барабаны. Закинув руки за голову, слушал. Барабаны приближались. Им вторил тонкий высокий звук горна. Городской пионерский отряд… Женю тоже туда записали, но мать не пустила. Представил, как они идут строем, смеются, поют. Сейчас будут купаться и реке. Полетят брызги. Завизжит девчонки, захохочут мальчишки. Будут шутить, не обижая друг друга. А вот Женю они обижают…