Самое счастливое утро
Шрифт:
Учиться в этой школе было безумно интересно: впервые к нам в класс приходил не один учитель – на все руки мастер, а настоящие предметники, чудные профессионалы. Теперь я понимаю, почему уроки истории, русского языка, литературы, музыки, географии и даже физкультуры так отчетливо отпечатались в моей памяти – нам преподавали не просто сельские учителя, а учителя-фронтовики. В них было какое-то особенное благородство, которое не впитывается с молоком матери, а входит в живую плоть только вместе с кровью и болью. Все, о чем они говорили, воспринималось не просто на веру, а именно как откровение, подтвержденное не словами, а поступками; не только жизнью, но и смертью. Мы были детьми, но чувствовали, что учат нас не просто хорошо, а блестяще. Мы присматривались друг к другу, в нас стала проклевываться индивидуальность,
В классе я не мог не обратить внимания на Олечку Суханову, мою однофамилицу. Невысокая, скромная, застенчивая, она смущенно улыбалась, когда я разговаривал с ней. Пройдут десятилетия, и она станет известным ученым, профессором, доктором филологических наук. Мы встретимся спустя много лет, но Ольга Суханова так и не напомнит мне о прошлом – останется все такой же скромной и деликатной.
Запомнилась наша подготовка к шефскому концерту в детском саду. Мне досталась роль Антошки: «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку!..» Репетиции мы проводили в классе, а потом выступили перед малышами. Это было мое первое появление на сцене и первый успех.
Для школьной стенгазеты пришлось сочинить и первое стихотворение, – сатирическое, за которое был получен и самый настоящий гонорар в виде сдачи от обиженного мной двоечника и хулигана Вершкова по прозвищу «Вершок». Только в зрелом возрасте я понял, что был несправедлив, и что получил по заслугам, а тогда был не на шутку обижен. Правда, сатирических стихов больше не писал.
Со школой связано и мое первое преступление, о котором сожалею до сих пор. Среди одноклассников тогда распространилось очередное поветрие – мода на коллекционирование значков. Я тоже стал коллекционером, правда, ненадолго. Причиной моего резкого охлаждения стала зависть. В школьной раздевалке я увидел замечательный значок на одежде одного из учеников – это был цирковой гимнаст. В раздевалке никого не было, и я, отцепив ценный экземпляр, спрятал его у себя в кармане. Спустя сутки весь истерзался от совершенной мной кражи, но пальто, с которого снял значок, найти не смог – забыл. В сердцах забросил «трофей» в большой сугроб, забросив и коллекционирование, – как оказалось, навсегда.
Летом и осенью любимыми развлечениями для всех мальчишек были рыбалка и походы по грибы. На рыбалку ходить было легче – за нашим забором шла тропинка через колхозное гороховое поле прямо на Кичменьгу – речку небольшую, но норовистую по своему характеру. Она могла быть тихой в ровном своем течении, – тогда мы купались и ныряли с деревянных мостков, где бабы полоскали белье; а могла и утащить в водоворот на крутом изгибе – там можно было рыбачить только со спиннингом. Мы ловили на удочки серебристую плотву, скользких пескарей и зазевавшихся полосатых окуньков, но как назло, все больше попадались сопливые колючие ерши. Уху, конечно, можно было сварить и из них, но почему-то не очень хотелось…
Еще два способа рыбной ловли мы применяли с переменным успехом: ходили с бреднем по мелководью или ставили банки. «Баночный» способ – самый быстрый и азартный. Берешь обыкновенную двух- или трехлитровую стеклянную банку, заворачиваешь машинкой жестяную крышку, затем ножом делаешь небольшое отверстие, набиваешь треть стеклянной посудины хлебом – и спускаешь на веревке, привязанной к горловине, в воду. Голодные пескари, наверное, занимали очередь – еще бы, питание, по рыбьим меркам, почти ресторанное! Правда, живность, которую мы вытаскивали вместе с банкой, была мелковата, но ведь и мы сами считались «малышней». Иногда нам везло – попадались раки, но это отдельная история.
По грибы ходили вместе с взрослыми, чтобы не заблудиться; брали корзины, ножи, надевали резиновые сапоги. Кроме белых, срезали пятнистые подосиновики, рыжие лисички, круглые и изумрудные волнушки, потрепанные сыроежки, крохотные еловики, но настоящей удачей считалась добыча груздей – настолько они были хороши в засолке, аж до хруста!
Зимой нас ждали спортивные «снаряды»: лыжи, коньки, санки… У меня были сани не магазинные, а старинные деревянные, с закругленными металлическими полозьями. На них я и врезался однажды в груду кирпичей, запорошенных снегом. Впопыхах не заметил, что коленка разбита и, только вернувшись домой,
Заскрипела и хлопнула дверь – это пришел врач. Рана оказалась несерьезной, но кусок мяса из коленки все-таки был вырван. Два дня отдыха от школьных дел мне были гарантированы. Я внутренне ликовал – только что принесенная из районной детской библиотеки стопка книг ждала своей очереди.
Телевизора у бабушки не было, поэтому моя жажда познания удовлетворялась книгами. Читал я тогда все подряд: школьные хрестоматии, детские издания, сборники рассказов советских писателей, русские сказки, сказки Андерсена, «Тысячу и одну ночь», «Незнайку на Луне» Носова; научную фантастику: всего А. Беляева, «Затерянный мир» А. Конан-Дойла, Кира Булычева, братьев Стругацких, Айзека Азимова; книги о путешествиях и приключениях: Д. Лондона, Ч. Диккенса, «Дереу Узала» Арсеньева, повести Г. Федосеева, особенно понравившиеся «Пашку из Медвежьего лога», «Злой дух Ямбуя», «Последний костер»; все, что касалось войны: «Горячий снег» Ю. Бондарева, воспоминания ветеранов, «Записки авиаконструктора» А. Яковлева и др. Самыми значимыми для меня, хотя и тяжелыми для чтения, стали два романа: «Война и мир» Л. Толстого и «Как закалялась сталь» Н. Островского. Помогало лишь то, что до них я увидел не менее знаменитые экранизации.
До сих пор удивляюсь той жадности, с которой я читал книги. Мне уже не хватало школьной библиотеки, – записался в районную, тем более что она находилась в двухстах метрах от дома. Библиотекари меня знали и сразу пускали к стеллажам – я выносил по 20 книг сразу.
На чердаке нашлась куча серых от пыли энциклопедий 10-х – 20-х – 30-х годов, романы В. Обручева, А. Толстого и кипы журналов «Крокодил» и «Здоровье» – подборки за несколько лет, а также стопки «Роман-газеты». Стоит ли говорить, что все это богатство я проглотил за несколько недель.
Еще один источник знаний обладал особой, таинственной притягательностью. Иногда «вечерний чай» затягивался не из-за преферанса. К нам в гости часто приезжал брат бабушки, Валентин Пантелеймонович, учитель истории и директор Кобыльской сельской средней школы. Несмотря на неблагозвучное название, школа была замечательной, в ней, кроме дяди Вали, преподавал, например, вологодский поэт Михаил Карачев.
Дядя Валя был знаменит не только дружбой с А. Яшиным, он сам по себе оказался личностью необыкновенной: властный, уверенный в себе, с великолепно поставленной дикцией, он буквально сминал всех своей эрудицией и бесстрашием в оценках современной истории. Разговоры за столом, которые я невольно подслушивал, лежа на диване за дверью, касались «запретных» тем: культа личности, Хрущева, Мао, Чанкайши, Солженицына, даже Брежнева. Я с удивлением узнал о злоключениях Хрущева в Китае, о венгерских и чехословацких событиях, о распрях в партийном руководстве.
Так получилось, что дружил я в Кичменгском Городке с сыновьями учителя истории Тихомирова: старшим, Николаем, и младшим, Артемом. Как водится, играли мы в одни и те же игры: в прятки, «войнушку», лапту; обменивались книгами, ходили на рыбалку, в кино – наши интересы совпадали если не во всем, то во многом. Их двухэтажный деревянный дом желтого цвета стоял недалеко от школы, поэтому я первым делом спешил к ним, и лишь потом, к вечеру, к бабушке, которая нашей дружбе не препятствовала.
Учебный год к лету 1972 года подошел к концу, наши детские походы по Городку и вокруг него не прекращались. Мы купались в Кичменьге и даже в опасной для нас реке Юг, дурачились в лесу, строили шалаши, потом ловили раков под корягами и камнями, варили пойманных банками пескарей, жгли костры на берегах рек и в поле.