Самое ужасное путешествие

Черри-Гаррард Эпсли Джордж Беннет

И тут мы услышали пингвинов.

Их голоса доносились с невидимого нам морского льда, от которого нас отделяла, наверное, миля ледяного хаоса; отражённые скалами, повторённые эхом, они манили нас, беспомощных, туда, на лёд. Мы жадно вслушивались, но понимали, что должны вернуться, ибо слабые проблески полуденного света быстро меркли, а о том, чтобы остаться здесь в полной темноте, было страшно и подумать. Мы пошли обратно по своим следам и почти сразу же я споткнулся и полетел вниз по склону в трещину. На моё счастье, Бёрди и Билл удержались на ногах и помогли мне выкарабкаться. Следы были еле видны и вскоре начали теряться. Второго такого следопыта, как Бёрди, я не знаю, и время от времени он находил отпечатки

наших ног. Но в конце концов даже он сбился с пути, и мы пошли вперёд просто наугад. Правда, потом следы снова появились, но к этому времени самая тяжкая часть пути уже осталась позади. И всё же мы были счастливы вновь увидеть свою палатку.

На следующий день (четверг, 20 июня) мы в три часа утра уже были около хижины и, невзирая на ветер, преследовавший нас весь день, уложили заменявший нам крышу брезент.

Растягивая его над вторыми санями, поставленными вертикально посреди помещения, закрепляя снежными глыбами, мы и не подозревали, сколько неприятностей он нам готовит. Наветренный (южный) скат крыши мы дотянули до самой земли, прочно привязали к скалам, а уж только потом завалили снегом. Края брезента, свисавшие с трёх других сторон фута на два самое меньшее, мы также надёжно закрепили через каждые два фута тросовым талрепом. С дверью возникли трудности, и временно мы оставили кусок ткани висеть в каменном проёме типа портика. Всю постройку снизу доверху обложили глыбами слежавшегося снега, но не смогли заткнуть щели между ними — не было рыхлого снега. И тем не менее нам казалось, что никакие силы не сорвут нашу крышу. Последующие события показали, что мы были правы.

Трудная это была работа — с трёх часов утра, без завтрака, на ветру. Но в наши планы входило обязательно посетить в этот день их императорские величества; мы вернулись в палатку, поели и с первыми проблесками дневного света отправились наносить визит.

Теперь мы знали об этом участке сжатия льдов кое-что, чего не знали накануне; например, что со времён «Дисковери» он сильно изменился, возможно, стал больше. Кстати, это подтвердилось впоследствии фотографиями, из которых видно, что валы выдаются в море на три четверти мили дальше, чем 10 годами раньше. Поняли мы также, что если по примеру вчерашнего дня поднимемся на хребет в том единственном месте, где ледяные утёсы выходят на уровень Барьера, то не попадём к гнездовьям и не выйдем под утёсы, откуда прежде попадали на пингвиний пляж. Оставалось одно; перебраться через ледяной утёс. И мы решили перебираться.

Мне это не улыбалось — высота около 200 футов, кругом тьма, ничего не видно. Правда, на обратном пути накануне мы заметили в одном месте разрыв среди скал и сползающий с него снежный надув. А вдруг нам удастся по нему спуститься!

Итак, впрягшись в сани — Билл впереди на длинной постромке, Бёрди и я позади — мы спустились по склону, который внизу упирается в утёс, что нам, конечно, не видно.

Пересекли несколько мелких трещин — наш проём должен быть где-то поблизости. Дважды мы подползали к краю утёса, но нет, выход не здесь; и наконец нашли склон, даже спустились по нему без особых трудностей и оказались там, где хотели: между наземными скалами и ледяными валами.

Как мы лазили среди валов, и представить себе трудно.

Сначала всё было как накануне: мы взбирались на гребни, помогая друг другу, съезжали по склонам, проваливались в трещины и всяческие ямы, выбирались из них, но всё же потихоньку продвигались вперёд под утёсами, которые, чем ближе к обрывистому выступу чёрной лавы — самому мысу Крозир, тем выше становились. Мы пробирались по острому, как бритва, гребню снежного хребта, балансируя и хватаясь за сани, чтобы не потерять равновесия: справа — глубокий обрыв с трещинами на дне, слева — тоже обрыв в трещинах, не такой глубокий. Мы ползли вперёд даже не в полумраке, а почти

в полной темноте, нервы наши были напряжены до предела. Под конец мы одолели несколько трещиноватых склонов и в результате, пройдя под скалой, попали на морену, где нам пришлось оставить сани.

Мы связались верёвкой и пошли под утёсами, теперь уже не ледяными, а каменными, возносящимися на 800 футов.

Ледяные волны нагромождены здесь одна на другую в полнейшем беспорядке. Четыреста миль движущегося на них сзади льда так смяли и перекрутили эти гигантские валы, что даже у Иова^{104} не нашлось бы достаточно сильных слов, чтобы упрекнуть их творца. Мы пробирались то через них, то между ними, где удерживаясь с помощью ледорубов, где вырубая ими ступени, если кошками не за что было уцепиться. Но мы неуклонно приближались к пингвинам, и уже нам казалось, что на этот раз мы добьёмся своего, как вдруг впереди выросла ледяная стена и с первого же взгляда стало ясно, что нам её не преодолеть. Крупнейший вал сжатия упирался в утёс.

Всё! Дальше пути нет! Но тут Билл нашёл какую-то тёмную дыру, нечто вроде лисьей норы, уходящей в глубь льдов, и со словами «Выведет, наверное» исчез в недрах этой пещеры, Боуэрс нырнул вслед за ним. Ползли мы долго, но не встречая особых препятствий, и вот я уже выглядываю по ту сторону стены; подо мной глубокая ложбина, одна её стенка каменная, другая ледяная. «Упритесь спиной в лёд, а ногами в камень, и так передвигайтесь», — слышу я голос Билла, стоящего уже на твёрдой ледяной платформочке в дальнем конце этого снежного колодца. Чтобы выбраться из него, мы вырубили пятнадцать ступеней. Возбуждённые, очень довольные, мы легко пошли вперёд, пока нашего слуха не достиг вновь крик пингвинов и мы, трое обледенелых оборванцев, не замерли над их пристанищем. Вот они, рукой подать, но где те несметные стаи, о которых мы наслышаны?

Мы стояли на припае, вернее даже на карликовом утёсе высотой не более 12 футов; у его подножия начинался морской лёд, густо усеянный глыбами льда. Утёс, имевший небольшой карниз, обрывался в море почти вертикально, снежных надувов около него не было. Может быть, потому, что море замёрзло совсем недавно; так или иначе, но на Обратном пути нам самим не взобраться на его гладкую стену. Решили, что одному человеку со страховочной верёвкой надо остаться наверху и этим человеком должен быть, конечно, я: при моей близорукости, когда невозможно надеть очки — они запотевают, — какой от меня толк в предстоящей операции? Будь у нас сани, они послужили бы лестницей, но ведь мы их оставили у морены, за несколько миль отсюда.

Пингвины сгрудились под барьерным утёсом, в нескольких сотнях ярдов от нас. Скудный свет быстро мерк, вскоре совсем стемнеет, с юга Задвигался ветер — всё это тревожило нас и омрачало радость одержанной победы. Преодолев с неописуемым трудом все тяготы пути, мы первые и единственные из людей видели перед собой чудо природы. Протянуть лишь руку — и мы завладеем материалом, который может иметь огромное значение для науки. Каждым своим наблюдением мы превращали теоретические предположения в факты.

Потревоженные пингвины подняли невероятный гвалт, трубя своими металлическими голосами. Яйца у них, несомненно, были: пингвины передвигались шаркающей походкой, стараясь не выпустить их из лап. Но в возникшей сутолоке многие из них выкатывались прямо на лёд, и не имеющие яиц пингвины, вероятно давно ожидавшие такой оказии, поспешно их подхватывали. У бедных птиц могучий инстинкт материнства, по-видимому, подавляет все остальные. Борьба за существование столь жестока, что только неукротимая страсть к материнству обеспечивает продолжение рода; интересно бы знать, приносит ли такая жизнь счастье или хотя бы удовлетворение?