Самоидентификация
Шрифт:
Город почти не изменился. По сути, здесь нечему меняться. Вот только люди стали еще менее приветливыми. Коммунальщики, кажется, устали от своего сизифова труда, и поэтому улицы местами здорово запущены. Я гуляю уже второй час. Может, третий. А, может, целую вечность.
Лиза держит меня за руку. Крепко. Уверенно. Улыбается. Мы идем из кино. Выходной. Такая же суббота. Мне все это нравится. И здесь вечное лето.
В этом уголке воспоминаний вечное лето. Но есть и другие. Например, тот, что вскрывается, как некачественно зашитая рана, когда я заворачиваю во двор на улице Дзержинского.
Я встаю. Отряхиваю плечо кровоточащей рукой. Жутко болят лицо, спина, ноги. Болит все, на что пришлись удары. Удары тяжелых ботинок. Рядом лежит без сознания Пашка Михеев. У него будет серьезное сотрясение. Мы просто оказались не в том месте. У меня кровоточат
Ухожу. Другой мир. Я перестаю верить глазам, когда вижу огромную надпись «SCOOTER» на двухэтажном здании, назначения которого я не знал никогда. Этой надпись черт те сколько лет. Другой мир. Я хотел бы понять, есть ли здесь что-то от меня, но пока натыкаюсь только на обрывки воспоминаний, которые уже не так ощутимы, как хотелось бы. И меня там нет. Есть что-то иное.
Смотрю на фотографии, которые привез из поездки в Питер один одноклассник. Всегда его ненавидел. Теперь ненавижу еще больше. Не понимаю, зачем он это принес. Понимаю, что в Москве не круто. Здесь не круто. В Твери не круто. В Питере круто. Ненавижу этого очкастого хмыря. Его родители работают на нашем заводе. Отец – какой-то мастер, мать пристроена невесть кем, наверное, просто получает оклад и премии. У них все есть. Очкастый урод стоит рядом с фонтаном в Петергофе и улыбается, и все вокруг залито солнцем, и в линиях воды кое-где играют полоски радуги.
Навстречу мне идет высокая, вроде, в меру полная девушка. Поднимает взгляд от мостовой и не без интереса смотрит на меня. Я не вижу ее лица и слегка улыбаюсь, прежде чем добраться до него, и когда оно предстает передо мной, я быстро отворачиваюсь и ощущаю прилив адреналина. Она страшна, как автомат Калашникова во Вторую Мировую. Она держит в руке зажигалку. У нее мужеподобные черты лица. Никакой косметики. А одежда – какой-то долбанный комок ткани, с трудом оформляющийся в куртку и брюки. Честно говоря, когда я смотрю на таких мужеподобных зверюг, на педиков, на лесбиянок, на неухоженных разжиревших свиней обоих полов, я искренне соболезную природе. Ведь она, глядя на них, наверняка думает: «Вашу мать, я же дала вам половые различия, дала возможность объединяться друг с другом по принципу «мальчик-девочка», дала возможность получать наслаждение от общества друг друга без каких-либо дополнительных средств, дала вам ваши манеры, склад ума, достоинства, связанные с полом, а вы, ублюдки, все засрали, превратили все мои труды в посмешище! Ради этого были годы эволюции? Чтобы вы могли долбиться в зад с представителем того же пола или превращать свое тело в гниющую, привлекающую только последних бомжей помойку?»
Природа, конечно, все сделала правильно. А люди все портят. Как всегда. Закуриваю. Хочу успеть зайти домой перед вечером. Привести себя в порядок. Зайти домой? Туда, где когда-то был мой дом.
Жора курит и смотрит куда-то вдоль улицы. Улицы, удивительно пустынной для меня. Предпортовый ночью? Нет, даже он в это время – автобан по сравнению с улицей Академика Сахарова, где расположен ресторан, в котором мы окажемся минут через десять. В этом же здании пока еще функционирует что-то вроде ночного клуба – дискотека, алкоголь, знакомства тех, кому просто лень познакомиться в рабочие дни, несмотря на проживание в соседних домах. На здании все также, как и годы тому назад, стоит щит с прикрученными к нему огромными красными пластмассовыми буквами, снабженными подсветкой. «БОЛЬШОЙ ПРАЗДНИК» - наивно и издевательски, в этих словах подсвечиваются только «Б», «ОЙ» и «ПРАЗДНИК». Жора бросает окурок на проезжую часть.
Почти в тот же момент рядом невесть откуда материализуется тот самый старик. Та же куртка. Тот же странный цвет лица. Он шаркает в нашу сторону и замирает в паре метров, и это кажется опасным расстоянием. От него пасет чем-то тухлым.
– Молодые люди, не поможете ветерану Афганистана?
Голос его кажется далеким, но удивительно знакомым. В его взгляде – смесь жалости к себе и презрения к нам. Удивительная комбинация.
– No cash, man. Sorry, - печально отвечаю я.
Жора кидает на старика беглый взгляд. Отворачивается и теребит меня за предплечье, призывая уходить. Параллельно бормочет что-то вроде «Самим жить не на что». Я пожимаю плечами, и старик отворачивается. Иду за Жорой.
–
– Всегда, - отвечает Жора, не глядя в мою сторону. – Всегда бродил. И будет всегда. Мне кажется.
Множество знакомых лиц делают меня несколько дезориентированным. Пожимаю руки. Отвечаю дежурными отговорками на дежурные вопросы. На лице Коли Семенова – моего соседа по подъезду – глубокий шрам, как мне кажется, полученный годик-другой тому назад. С ним какая-то низкорослая пышная девушка довольно миловидных черт лица, испорченных избыточной массой помады.
– Вот так-так, - монотонно тянет Толик, которого я, честно говоря, не ожидал здесь встретить.
Пожимаю руку, улыбаюсь. Тонкая струйка кипятка от затылка до поясницы. Надеюсь, он здесь один. Когда именинник выходит в фойе, хлопает в ладоши и громко объявляет «Ну, мужики, что за хуйня? А ну-ка все за стол», мы дружно выдвигаемся в банкетный зал ресторана. Смирнов вежливо запускает всех, и, когда его взгляд замирает на мне, я останавливаюсь.
– Слушай, а я тебя сразу-то и не узнал, - Вася протягивает мне крепкую мускулистую руку и широко улыбается; пиджак сидит на нем далеко не идеально, а его массивные, рабочие черты лица не очень стыкуются с рубашкой в вертикальную полоску, но в целом, костюм делает из него нечто, похожее на человека.
– Да ты тоже… похорошел, - улыбаюсь в ответ; стараюсь как можно крепче сжать в ответ его руку.
Он разражается смехом, который я поддерживаю, и хлопает меня по плечу. На входе в банкетный зал я едва не сталкиваюсь лоб в лоб с хорошенькой девушкой немного ниже меня ростом с отличного размера приподнятой грудью и приятными чертами. Брюнеткой. Она тактично обходит меня и обращается к Васе, возмущенно сообщая ему, что всем уже пора сидеть за столом. Я оборачиваюсь и вижу, как он обхватывает ее тонкую талию своей здоровенной рукой и целует в щеку. Вася – директор магазина. И все.
За столом мне не очень-то уютно, но я сижу в правом дальнем углу от возглавляющего пиршество именинника и его пассии, и это помогает не светиться. Когда зазывала, исполняющий роль ведущего праздника, призывает всех сидящих по очереди выдать по тосту в честь виновника торжества, во мне что-то подрагивает, но я это стараюсь не показывать. Справа от меня сидит девушка, лицо которой кажется мне знакомым. Она полная, невысокая, с округлыми чертами лица и черными, явно крашеными волосами. Народа до меня немало, но некоторые тактично обещают сказать тост попозже, и до меня доходит довольно быстро, и я встаю и выдаю что-то в ключе «желаю, чтобы все», но тактично, с уважением к имениннику и без недовольства в голосе, и все с радостью закидывают в себя очередную стопку. Для меня это пятая, и в голове у меня уже не все на месте, и я начинаю осторожно осматривать сидящих за столом, кивнув в ответ на какой-то вопрос сидящего через два места от меня Пашки, который, к счастью, как и Толик, не взял с собой свою возлюбленную. Ловлю обрывки понемногу создающих застольный гул разговоров. Рассматриваю местных девиц и их кавалеров. Шесть лет поменяли тех, кого я могу хотя бы примерно вспомнить. Периодически стреляю взглядом на соседний стол, где сидит компания из пятерых местных телок, вливающих в себя шампанское и еще что-то, не различимое ни по цвету, ни по этикетке. На вешалках гардероба – множество меховых жакетов и коротеньких курточек из китайского кожзама. Стиль, которому пытаются подобать местные девицы, знаком буквально до боли. Телки напиваются, галдят, несут невесть что. Нормальная картина. Они стараются соответствовать образу эмансипированных красавиц, хотя в красавицы три четверти из них не годятся даже под солидным допингом. Но их проблема не в том, что они деревенские курицы. В сущности, городские их аналоги – точно такие же «чики» с замороженными овощами вместо мозгов. Только им есть, чем гордится – наполовину купленными высшими образованиями, полученными благодаря им, сомнительными рабочими местами в многочисленных офисах. И пьют они, в основном, не дешевое шампанское и бурду на основе водки, а мартини, дорогой шампунь или вино, которые, по какой-то причине, обозначаются более благородными напитками для превращения будущих детей в инвалидов, чем «Спотыкач» или «Белочка» или «Российское шампанское». Я выбирал из этого же контингента, надеясь на чудо. А здесь выбирают, надеясь на то, что не убежит. Те же телки. Те же яйца, только вид сбоку. Когда Лена, выжигая мне остатки обоняния сигаретным перегаром, втирала мне что-то о высоких материях и о том, как она кого-то там круто отшила, я решил, что ей пора бросать. Потому что курить самому время от времени – одно дело. А вот целоваться с пепельницей, в которую она себя превратила – совершенно другое. Но это сейчас слишком далеко. В любом случае.