Самоидентификация
Шрифт:
– Кстати, вот та тоже сидит на героине, - Жора небрежно тыкает пальцем в худую блондинку с приклеенной к лицу улыбкой и опустошенным стаканом в руках; она дрыгается не в такт и слушает активно рассказывающего о чем-то паренька южной наружности. – Люся. Отдается за стафф или деньги. Такие дела.
– Не очень интересные услуги, - усмехаюсь. – А уже вовсю продают?
– А когда не продавали?
– Еще когда я уезжал, можно было найти только легкий стафф.
– Думаешь?
– Без труда, я имею в виду.
– А сейчас «хмурого» на улицах больше, чем «камня». С «камнем», «травой» и «спайсами» борются. Низкие тарифы. А героиновые барыги дают хорошие откаты. Так и выходит.
– Не видел ментов еще.
– Это как с сусликом, - Жора
– «А он есть…» - цитирую, невесть зачем. – Уже продают, значит.
– Всегда продавали. Барыжат там, где есть деньги. А деньги есть там, где есть магазины. Как ни странно.
– Ага. Странно. То есть, нет, - потираю лицо и отпиваю сока; глотаю; проверяю, не стошнит ли; отпиваю еще.
– Вообще, за последние три года люди поменялись сильнее всего, - продолжает Жора. – Сильнее, чем за прошлые… ммм… периоды.
Звучит даже чересчур многозначительно, но Жора пьян, я пьян, все пьяны, и поэтому некоторая тупизна нам дозволительна. Но меня мучают некоторые вопросы, и я боюсь их задавать. Или не хочу. Или не хочу, потому что боюсь. Или…
– А кто тут еще, навскидку, из наших?
– Наших? – усмехается Жора. – Нашей деревни, так сказать?
– Наверное, - игнорирую иронию.
– Ну, вот там, у стойки справа, - Жора тыкает пальцем, – продавщица из «Пятерочки» на Лермонтова. Болтает с ней Леночка – раньше работала на заводе каким-то там специалистом, потом стала заниматься… ну, интересной деятельностью. Общественно полезной.
– Медсестра?
– Проститутка. Вроде пятьсот за минет. Дешево и… - Жора двумя ладонями показывает на себе что-то вроде сисек, - …сердито. А вот эта, – танцует с двумя южанами – училка, приехала из нашей маленькой… ик… столицы. Непонятно, зачем. Видимо, искать на жопу приключений. Работает в школе. Во второй. Ебется с одним из этих братьев. Не помню, с кем. Но вообще, ебется со всеми, пока не узнает основной хахаль. А бьет он ее больно, но профессионально, поэтому на лице синяков никогда нет.
– Детектив херов, - смеюсь.
Жора поддерживает этот дружеский смех. Даже мысль о том, чтобы перепихнуться с кем-то из этих дамочек вызывает стойкое омерзение.
– А ведь они мало чем отличаются от тех, что в Питере, - качаю головой.
– Да ну, - Жора скептически смотрит на меня. – Вот уже не поверю. По крайней мере, у тебя можно бабу найти поухоженнее и не такую подержанную. Здесь уже почти все интересные экземпляры сильно б/у.
– Хрень, - махаю рукой и отпиваю сока, потому что в горле пересохло, и перед глазами снова мелькает белый китайский «айфон», но это из-за того, что в экран такого же нервно тыкает пальцами Леночка, которая работает медсестрой. – Они все считают, что ухоженность – это размалеванные губы, поджаренная кожа, каблучки, чтобы тощая жопа была оттопырена, лифчик с «пуш-апом». А я считаю, что привлекательность – это когда, помимо всего этого, телка знает, что Освенцим – это не новая марка пива, и может отличить хотя бы на глаз Гейзенберга от Шварценеггера.
Ловлю себя на мысли, что я сам всегда искал пассий среди тех, кто этим не отличается. Замолкаю. Жора, видимо, не очень внимательно слушал последнее, потому что его взгляд утонул где-то в районе едва видной отсюда самой большой ложи в заведении. Играет что-то из дабстепа, и я поражен тому, что не заметил этого перехода, и я тихо хлопаю в ладоши дважды, выражая почтение ди-джею, который делает из этого провинциального кабака почти современный клуб.
– Ну, вообще, телки ведутся на зелень, - мямлит Жора, не уводя взгляда от ложи, в которой заметно какое-то движение.
– Ну да, а чтобы были бабки, как сказал, если не ошибаюсь, Рокфеллер, надо работать. Ну, то есть, любой труд окупится.
– Что-то там напиздел твой Рокфеллер, - кисло ухмыляется Жора.
– Ну да, это же был совет для бедных, - тупая улыбка сама вылезает на мое лицо, и мне это не нравится.
– Погодь-ка, - Жора встает и быстро уходит куда-то
Спустя минуту, в течении которой я наблюдаю храпящего в кресле Витю, Жора возвращается уже со спутником явно кавказской внешности – вероятно, азербайджанином, - здоровым толстым детиной, от которого воняет неопределенной туалетной водой так, что даже клубный угар нервно забивается в угол. Звучит какой-то туманный синтезатор, и меня начинает клонить в сон. Я машинально встаю. За азербайджанином пристроились двое не очень русских друзей, точнее – «шестерок», вроде охраны, свиты или еще чего-то.
– Вот он – Дима. Собственной персоной, - представляет меня, быстро жестикулируя, Жора. – Дима, это Ахмед, местный хозяин.
– А-а, - киваю. – Круто. Очень. Приятно.
Ахмед смотрит на меня немного сурово, потом мы как-то удивительно синхронно поднимаем руки и пожимаем их друг другу. Его рука потная и мягкая.
– Ты из Питера?
– Есть такое, - киваю снова. – Из самого сердца Северной столицы, так сказать.
– У меня двое братьев в Питере, - улыбается Ахмед. – Говорят, пиздец там у вас менты лютуют, я их маму шатал.
Он делает странный, явно обращенный к одному из шестерок жест правой рукой, и в нее попадают несколько светящихся оранжевых полосок, которые он протягивает мне.
– Безлимит на бар с друзьями. Мое почтение, - ухмыляется. – Так сказать.
– Благодарю, - забираю талоны и кладу в нагрудный карман куртки, которую мне почему-то совершенно не хочется снимать здесь.
Ахмед пытается выглядеть продвинутым и тенденциозным. Начинает разговор, который оказывается удивительно длинным. Периодически проверяет свой черный айфон, потом нервно кидает его в карман. Потом садится с нами, отпускает своих парней погулять, и начинается новый круг беседы. Расспрашивает о моей жизни. И я отвечаю ему максимально коротко, без адресов, имен и явок. Мало ли. Жалуется на то, как трудно стало вести бизнес в провинции. Жалуется на недостаток денег. Хлопает по упруго утянутой леггинсами попке симпатичной официантки, которая приносит нам поднос с напитками – уже за счет заведения. Я бы не отказался закусить, и моей наглости хватает, чтобы вежливо потрепать по ягодице уже развернувшуюся, чтобы уйти девицу и попросить ее принести что-нибудь съестное, на ее вкус. Ахмед ухмыляется. Рассказывает что-то из своей жизни. Меня схватывает только на месте, где он начинает рассказ об одной дамочке из близлежащего поселка. Дамочка залетела от него и всерьез решила, что он будет готов принять ее с дитем в подоле. Дамочка была замужем и решила сообщить мужу о своем решении. Муж решил, что так дело не пойдет. Зашил ей интимное место металлическими нитками. Что-то там отрезал. Потом добил кислотой. Не довезли до больницы. Как страшно жить, говорит Ахмед. Он пытается шутить, но шутки у него заводные, как дохлая корова. Через пару минут ему звонят, и он уходит, изображая вежливый поклон. Я говорю ему «Скатертью дорога, хмырь!» - довольно громко, но музыка уже играет на грани, и я знаю, что он меня не услышит. Я снова опьянел, и у меня ноет желудок, и орешки с какими-то приправами, которые принесла эта тупая сука, меня не устраивают, но просить ее еще о чем-то я готов только в случае, если она будет принимать заказ с моим членом между губами. Что-то я разошелся в фантазиях. Мне надо проветриться. Я сообщаю это Жоре, и он согласно кивает и откидывается в кресле, отставляя на стол пустой бокал из-под красного вина.
Ахмед ведет под ручку какую-то телку, машет мне рукой, а я уже встретил на выходе Пашку и Толика, по счастливой случайности тоже готовых выйти покурить на свежем воздухе.
– Так оно и выходит, - рассуждает Пашка, заметив ахмедов жест. – Телки на него вешаются, потому что бабки есть.
– Контачишь с ним? – тут же находится в мой адрес Толик; его тон мне снова не нравится.
– Только что познакомился. А что?
– Ниче, - махает рукой и отходит в сторону, идет параллельно, но поодаль; выходит с нами из здания клуба.