Самосожжение
Шрифт:
Вроде как первый оборонительный эшелон.
И Гей доверял Пророкову.
Может, почти как отцу.
И надеялся на него...
Вот, между тем говорил себе Адам после того, когда "Эрика" была разбита его превентивным - именно так это называется - упреждающим ударом, опять я оказался на обломках цивилизации.
И он бережно собирал пластмассовые части разбитой машинки, прикидывая мысленно, сколько раз и где, в каких редакциях, придется ему унижаться, вроде как интеллигентно выпрашивая,
И он долго делил в уме довольно большую цифру - стоимость машинки, причем без доплаты за известные услуги, ибо пишущая машинка тоже была дефицитом, - на цифру весьма небольшую, соответствующую стоимости рецензии на рукопись объемом в двадцать четыре страницы, причем без учета угощения или презента за выданный опус.
И вся эта арифметика производила на него до того неизгладимое впечатление, что Адам почти забывал о ссоре с Евой и первопричинах этой ссоры.
– Надо просто жить, - шептал Адам подавленно, сидя на пластмассовых обломках цивилизации, - жить надо просто, просто жить надо...
АТАМХОТЬТРАВАНЕРАСТИ.
А временами, когда обломки собрать без веника было невозможно, он истово желал, чтобы у него появился волшебный браслет, как у известного литературного демона, с помощью которого можно было бы в мгновение ока перенестись куда-нибудь в тридесятое государство, где нет подобной Евы с ее формулой жизни, а в крайнем случае, ввиду определенных трудностей с визовыми поездками, получить хотя бы машинку печатную.
Как презент от фирмы за рекламу самосожжения.
Увы, такого браслета у Адама не было.
И он оставался в одной из двух комнат, именно в той, которую Ева, когда бывала в добром расположении духа, не то великодушно, не то снисходительно называла кабинетом, хотя правильнее было бы называть, как считал Адам, клеткой манкурта, манкурта суперсовременного, обученного социологическим творчеством заниматься.
Он относил в мусоропровод обломки цивилизации, снова садился за стол и смотрел с отвращением на чистый лист бумаги.
Это было для него сущим наказанием.
Стараясь думать о своей диссертации, которую осталось начать да кончить, как мрачно говорил себе Адам, он сердился, обижался на Еву, мысленно давая себе слово никогда и ничего общего, кроме детей, не иметь с этой женщиной лживой, коварной, неверной, злой, какой там еще?
И это продолжалось день, два, от силы - три дня, а потом он исподволь искал примирения с нею, страдал от затяжной размолвки и мучительно пытался понять, стоило ли им ссориться и почему все это происходит между ними - и чем дальше, тем чаще.
И рано или поздно он улыбался Еве как ни в чем не бывало, и она тоже оттаивала, хотя только сверху, как вечная мерзлота на Аляске, где в студенческие
И при первой возможности Адам и Ева предавались любви, чтобы наутро снова начать бесплодные, утомительные, нудные разговоры о Евочке и об Эндэа, точнее, только о Евочке, в которой, как тайно думал он - иногда говоря об этом и вслух, - было нечто такое, что роднило ее с его Евой, а может, и с другими женщинами тоже, как думал он с некоторой надеждой, что в этом смысле его Ева не является исключением, что исключения вообще нет, что все женщины такие, как Евочка, что это и есть жизнь.
И что надо, скорее всего, просто жить.
С чем в душе он был не согласен.
Как бы не обращая внимания на телевизор, Алина смотрела на церковь.
На ту самую, в которой сегодня венчался ее муж.
С другой, естественно, женщиной.
Все противоестественное - естественно.
Нечто вроде нового закона природы.
– А вы знаете, - произнесла она, - в этой же церкви несколько лет назад венчалась я...
– С женихом сегодняшней невесты?
– брякнул Гей, недовольный тем, что Алина перебила его размышление о Пророкове.
– Естественно.
– И звучала та же мелодия?
– Естественно.
– И звучали те же слова пастыря?
– Естественно! Естественно!..
В самом деле, все было естественно.
И все же почему Гей ни разу не спросил у самого Пророкова?
Ведь была, казалось, была возможность!
Нет, конечно, не тогда, в день знакомства, когда Пророков назвал Гея земляком-лунинцем.
В ту пору Гей, к стыду его сказать, еще не задумывался ни над какими такими вопросами.
Встречи с Пророковым случались и позже, и не только в обкоме партии там, на родине Гея, но и в Москве.
"На аэродроме его встречали..."
Были в Красной Папке и бесхитростные записи, заметки и даже отдельные фразы, которые не имели четкого жанрового обозначения. Уроки графомании, как считал Гей.
Что касается отдельных фраз, то это были высказывания Пророкова.
Высказывания - новый жанр?
Например, он говорил:
– Разбирались, разбирались... в футбол играли!
То есть перепоручали один другому.
Это уже целый роман.
Или он говорил так:
– Лошадь в цирке танцевать учат, а мы человека не можем научить как следует работать!
Тоже роман.
Дилогия, а то и трилогия.
Но, разумеется. Пророков имел в виду по человека вообще, а какого-то конкретного лодыря, ну, может, нескольких людей, небольшой разгильдяйский коллектив, но никак не все наше общество.
– Вы как будто временами проваливаетесь, - сказала ему Алина, отходя от окна.