Самосожжение

Антропов Юрий

Даже беспомощно.

Может, устал от полета.

Или еще почему.

Все-таки, что ни говори, он был не у себя дома.

Эта мысль мелькнула у меня в то мгновение, когда я увидел Пророкова, еще не успев шагнуть к нему. И пока сам он еще не замечал меня. Пока гибкое тело стюардессы разделяло нас - пилотка с головкой уже уплыла в сторону, а тело еще не успело. Какой-то миг!

Но вот черное кожаное мое пальто обозначилось у входа в салон, и Пророков тотчас глянул в мою сторону.

Я

рывком протянул ему руку.

Мне хотелось, наверно, скорее помочь Пророкову.

А он смешался.

И руку протянул мне машинально.

Она была вялая.

Может, он принял меня за кого другого?

Сдуру я вырядился во все кожаное, черное, и перепутать меня с кем-то было немудрено.

Однако он сразу же, конечно, узнал меня.

И улыбнулся.

Сначала в улыбке его отразилось смущение, а затем уже - радость.

Он так никогда не улыбался мне!

– Ты чего там понаплел?
– с мягким укором спросил он меня без всякого предисловия.

– Где?
– растерялся теперь я.

– В своем выступлении.

– В Сибири, что ли? На совещании?
– для чего-то уточнил я, хотя и без того все было ясно.

Ну, - совсем так же нукнул Пророков, как нукали в его области.

Судя по всему, я плохо управлял мышцами лица, предоставляя их воле своих эмоции.

Стыдно себе представить, до чего же, вероятно, тошно смотреть на такую физиономию...

Улыбка Пророкова на нет сошла с лица, словно улыбнулся он мне по ошибке.

Освободив себя от ремней самолетного кресла, Пророков грузно поднялся, молча сунул руку тому человеку, который повышал в столице свою квалификацию, и двинулся к трапу.

Все еще не понимая толком, что со мной происходит и как мне надо бы поступить единственно возможным в данной ситуации образом, я покорно пошел вслед за ним, как за гипнотизером.

– Я не поняла, - снова усмехнулась Алина.
– Будущее или прошлое воссоздаете вы из этих самых... как их... атомов и молекул?

Гей поднял бокал и посмотрел сквозь него на просвет.

И тоже усмехнулся.

– Будущее из прошлого, - сказал он.

Бог ты мой, говорил себе Адам, но ведь когда-то, лет двадцать назад, Ева казалась ему воплощением чистоты, красоты, нежности, верности, святости и всего такого прочего, хотя он жил с нею совсем не просто.

Адам знал тогда, что любит Еву.

Он был от нее без ума.

Впрочем, он точно знал и теперь, что любит свою Еву, более того, ему часто казалось, что любит он ее ничуть не меньше, чем тогда, двадцать лет назад, напротив, любит сейчас куда сильнее, осмысленнее, хотя, как ни странно, временами она теперь не воспринималась им ни чистой, ни красивой, ни нежной, ни верной, ни святой.

– Тебя словно подменили, причем произошло это на моих

глазах, но скрытно от меня, и после такого превращения от прежней Евы ничего не осталось, кроме цвета волос, и ты поэтому перекрасила их, стала фиолетовой, чтобы метаморфоза была полной, - говорил он Еве задумчиво, отрешенно как бы.

– Ты просто перестал меня любить, - отвечала она привычной формулой, отвечала тоже как бы задумчиво и отрешенно, однако вполне язвительно, зная прекрасно, что это неправда, и тем самым раздражая его и уходя от разговора.

ПРОСТО!

Адама так и корежило от этого непереносимого слова, и если машинка была уже разбита, то есть уже послужила орудием его экстремистской выходки, он разражался монологом, которому позавидовал бы любой трагик.

– Я ПРОСТО не переставал!
– делал он ударение на противном для него слове.
– Хотя ПРОСТО жить я ПРОСТО не умею и не желаю уметь! Зато ты все стала делать ПРОСТО! ПРОСТО поступаешь там, где все НЕПРОСТО, и наши отношения ПРОСТО перестают быть отношениями, и все это называется ПРОСТО ЖИТЬ!..

В ответ Ева произнесла одно-единственное слово.

Трудноуловимое на слух, оно было похоже сразу на два слова, совершенно несовместимых.

Первое слово было вроде как шутливое, сказанное на манер Анисьи, бабушки Гея: "Окстись!" То есть перекрестись, "приди в себя, в свой ум. Хорошее слово.

Второе же слово было ближе к чему-то жаргонному, сленговому, в семье Адама не принятому, но произносимому Евой тоже будто бы игриво: "Заткнись!"

Адаму казалось, что Ева произносит эти два слова одновременно, образуя некое новое звуковое и смысловое значение.

Потрясенный, он долго размышлял о таких удивительных лингвистических способностях Евы, но сам, сколько ни пробовал, так и не смог изобрести неологизм из сочетания этих двух слов.

Как ни крути, получалось одно и то же.

Сначала надо перекреститься, а затем - заткнуться.

А может, просто заткнуться с самого начала и даже не пробовать перекреститься.

Но почему же Гей так и не спросил у Пророкова о том, о чем он спросил у Бээна?

Может, потому, что ответ Бээна уже содержал в себе элементы истины, которую Гею сказал бы и Пророков?

Вряд ли у Бээна и Пророкова было две истины.

Они делали одно и то же дело.

Хотя и по-разному, наверно.

Поэтому истина была одна.

Так зачем же, говорил себе Гей, спрашивать еще и у Пророкова?

Итак, говорил себе Адам, надо просто жить.

Но в таком случае, думал он, количество вариантов одной жизни, то есть жизни одной особи человеческой, возрастет до невероятной цифры, ибо сама особь человеческая будет задавать по своему усмотрению тот или иной вариант своей жизни.