Самосожжение

Антропов Юрий

– Браво!

Ну и дурак, сказал бы ему Бээн. Красивая баба сама на шею вешается, а он устроил дискуссию на тему любви, верности, ну и так далее. Что же может начаться с этого? Ни бардак, ни диалектика жизни...

К его удивлению, она согласилась выехать в сторону Рысы хоть сейчас. Вначале Гей не поверил, но Алина тут же, почти на его глазах, сменила розовое платье на джинсы и куртку.

– Я готова!

Глядя на нее, он подумал, что Алина всегда была легка на подъем. Легка до такой степени, что его стремление к домоседству, особенно в последние

годы, считала привычкой дурной, может быть куда более дурной, нежели привычка проводить вечера и даже ночи вне дома.

– Ну что ж...
– сказал он.
– Я должен сначала подняться в свой номер. Оставлю записку переводчице. И вообще...
– Его вдруг осенила догадка: - Вы же после Рысы прямиком в Братиславу поедете, наверно...

– Да, - кивнула она, упаковывая саквояж.
– Свадьба состоялась, делать здесь больше нечего. До другой свадьбы, по крайней мере, - добавила она, улыбнувшись.

– Другого Гея и другой Алины?

– Ну почему же...
– ответила она как бы вполне серьезно.
– Может быть, кто-то из этих снова примет участие...

И лишь когда они проходили по вестибюлю отеля, Алина, встретившись взглядом со швейцаром, который, возможно, догадывался, что рядом с нею идет не тот мужчина, чей чемодан он отнес утром в машину, подумала, что напиться можно было и у портье.

Еще не поздно.

Хотя, собственно, и ее номер был не так уж высоко, на четвертом этаже.

И швейцар, как бы угадывая ход ее мысли, уже открыл дверцу лифта. Но незнакомец, продолжая свой рассказ о том, как и почему он вступил в Германскую компартию, мягко увлек ее на лестницу, деликатно поддерживая под локоток. В самом деле, не ехать же на лифте на второй этаж, где был его номер.

Может быть, думал Гей, этим и отличаются два зловещих знамения нынешнего века: внутривидовая борьба, которая идет в иных семьях, и постоянная угроза ядерной катастрофы, которая нависла над всеми семьями.

Первая еще длится бесконечно долго, но уже как распад необратимый, даже после взрыва, каковым является, скажем, подозрение в измене одного из супругов, почти всегда равное факту измены.

Вторая же, то есть угроза ядерной катастрофы, после взрыва хотя бы одной целенаправленной ядерной бомбы перестает быть угрозой катастрофы, ибо некому уже будет угрожать.

Такие дела.

Гею снова было тревожно.

Он уже вспоминал о том, что время от времени ему было тревожно еще до самой первой встречи с Алиной.

Хотя он вспоминал не совсем правильно.

Не совсем правильно воссоздавал себя из атомов и молекул.

Тревожно ему было чаще всего, а вот время от времени он как бы забывал о своей непонятной, подспудно жившей в нем тревоге.

Вполне возможно, сказал себе Гей, что, если принципиально - именно так это называется - не принимать во внимание те многообразные проблемы, которые возникали в его жизни начиная чуть ли не с младенческого возраста, - а совсем принципиально если поступать, то нужно не принимать во внимание и те проблемы, которые, возникали в его жизни не только в младенческом возрасте, но

и до появления на свет белый, - можно сделать точный сам по себе вывод, что он, еще будучи закодированным в генах, в родительских хромосомных клетках - атомах и молекулах?
– уже интуитивно угадывал последствия будущих, грядущих инициатив в создании новых систем оружия - именно так это называется.

В самом деле, США начали разработку ракет, а затем и ядерных бомб еще до того, как Гей оказался в утробе матери.

Кстати, а потом, после ядерной катастрофы, после вековой паузы и гипотетически возможного воссоздания из атомов и молекул, спросил себя Гей, повторится ли эта способность человека не только предчувствовать, но и чувствовать вообще?

Да, но разве теперь, сказал он себе, еще до всеобщего катаклизма, иные люди, внешне здоровые, не потеряли напрочь это удивительное свойство?

Может быть, сказал себе Гей, это и есть результат внутривидовой борьбы, которая идет в иных семьях.

А надо ли вообще, вдруг спросил себя Гей, воссоздавать Бээна в будущей гипотетической жизни?

Или же в реакции воссоздания надо менять режим?

Увы, от Бээна тоже не останется и следа, если разразится то, что может разразиться.

В самом деле, смородинский птичник будет просто грудой железобетона, одним из всемирных нагромождений обломков интернационального строительного материала.

И все остальное, что сотворено волей Бээна не только во время расширенных выездных уик-эндов, где Бээн был подобен не просто прорабу, но атаману, вождю, предводителю, который отдавал приказы прямо на поле брани, причем подчас непечатной, в конце концов тоже превратится в бесформенную груду интернационального строительного материала.

Которая даже на пирамиду похожа не будет.

Сколь ни бессмысленна сама по себе пирамида.

Кстати, и у Бээна можно было спросить в Москве.

На своей территории.

Гей встречал и Бээна - тоже в аэропорту.

И тоже как бы не по своей воле.

Между прочим, Гей однажды описал, как ему звонил, а потом и заезжал за ним на министерской черной машине человек Бээна, его порученец, демон на договоре...

Бог знает зачем понадобилось Гею описывать все это!

Представлял ли сей материал хоть какой-нибудь социологический интерес?

Сказать весьма трудно.

Георгий шутил над Геем, что это описание всего-навсего уроки графомании, хм...

И тем не менее Гей держал эти записи в Красной Папке - скорее всего, из духа противоречия.

Москва. 1980 год

Первый раз в этот день телефон позвонил ровно в девять. Будто в каком-то учреждении. Я был на кухне и схватил трубку сам, хотя обычно это делала Алина, решая по своему усмотрению, звать меня к телефону или не нужно. Так было у нас заведено. Семейная подстраховка...

– Георгий Георгиевич?
– голос был незнакомый.

– Да...

– Привет вам! Я звоню по поручению Бээна. То есть, извиняюсь, Бориса Николаевича. Знаете такого?
– голос стал вроде как дружески шутливым.