Самый опасный человек Японии
Шрифт:
С утра их потчевали хиномару-донами — рисовыми шариками с маринованной сливой наверху, той самой, что взрывается во рту целым фейерверком яркого вкуса. Судя по тому, как криво они выглядели, Окава Сюмэй их вылепил самолично. Хиномару означало «солнечный круг», тот самый, что на государственном флаге. Так что завтрак был, может быть, и скудным, но патриотическим.
Одним словом, было вкусно.
Попутно он разглядывал других учеников.
Свободного места было много. Видимо, школа ещё только наполняется.
Из японцев — только уже знакомые лица из Гакусюина. Четверо
Девочек не заметно. Неужели не годятся для разведки? Скорее всего, их учат отдельно.
Вот тайцы — смуглые и чопорные, пытаются подражать японцам. При виде этих подражателей так и хочется вести себя по-дурацки. Странно, что такие надменные — без слуг.
Вот китайцы, с севера. Серьёзные, делают вид, что себе на уме. Одеты подемократичней. Они до сих гордятся тем, что японцы пишут их иероглифами — как если бы могли за плохое поведение отобрать их обратно.
А на пороге лакали по-собачьи из бумажных тарелок корейцы в одинаковых серых комбинезонах. Если их и собирались здесь чему-то учить, то этой наукой была определённо покорность. Сгорбленные, они затравленно озирались по сторонам, похожие на оголодавших бездомных собак.
Кимитакэ вспомнил рассказ отца, что политика интеграции проходит так успешно, что почти у всех корейцев нового поколения есть японское имя, а сами они уверены, что «кореец» — это такое ругательство.
Закончив с едой, они вышли наружу, под безмятежную голубизну неба. На свежем воздухе душа словно расправила крылья и начала чистить пёрышки.
Кимитакэ заметил директора и настолько осмелел, что задал ему вопрос:
— Скажите, Окава-сэнсэй, а что современная наука знает о тех, кто приходит во сне?
— Я с таким не сталкивался, — ответил директор. — Меня утешает то, что европейская наука тоже не сильно продвинулась. Доктор Фрейд считает, что во сне сбываются наши потаённые желания, вот почему нам так часто снятся кошмары. Есть ещё смешная теория о том, что все наши сны — это бесконечная случайная перетасовка колоды нашей памяти. Например, лица всех людей, которых ты видишь во сне, — это лица людей, которых ты встретил наяву, но не можешь вспомнить. Такая гипотеза была бы интересна, если бы существовала хоть малейшая идея, как её можно проверить.
— А может ли человек умереть наяву, но продолжать жить во сне?
— Имеешь в виду, с помощью магии?
— С помощью магии или чего-то другого.
Окава Сюмэй посмотрел куда-то в сторону леса. Помолчал и ответил:
— Это тебе у тибетцев надо спросить, когда они прибудут. Я просто не помню, они с китайцами будут жить или отдельно, уже как граждане независимого государства. У них, у тибетцев, для таких вещей есть специальная йога — называется йога сновидений. Я читал, они в этой йоге великие мастера. Вот у них и спросишь. Другие народы слишком редко таким пользуются, чтобы всерьёз разбираться.
* * *
Возле школы их поджидал встревоженный армейский полковник, видимо он был тут за коменданта. Это был человек среднего
Он смотрел только на Окаву Сюмэя — остальные, очевидно, не имели значения.
— Господин директор, — произнёс полковник, — нет электричества. Ситуация чрезвычайная. Я не рекомендую начинать занятия.
— Но сейчас день, — недоумевал профессор. — Мы можем просто заниматься с открытыми окнами. Как сказал один… — на этом месте Окава осёкся, — мой покойный друг: «Семьсот миллионов собратьев Китая и Индии не имеют иного пути для своей независимости, кроме нашей помощи и покровительства».
— Дело в том, что телефонная линия тоже нарушена, — всё с той же неумолимой невозмутимостью продолжал полковник. — Даже телеграф молчит.
— Ну так почините связь! Мы-то здесь при чём? У вас людей, что ли, нет?
— Мы склонны полагать, что это диверсия. И что диверсанты по-прежнему где-то на прилегающей территории. По всей видимости, их цель — это вы.
Окава Сюмэй замолк, обдумывая услышанное. Потом сказал:
— Так что вам мешает усилить охрану и отправить ремонтников на место обрыва?
— Дело в том, что мы не можем обнаружить место прорыва.
— Они что, испортили её каким-то особенным образом?
— Способ, пожалуй, весьма особенный.
— И в чём же там дело? Что это за способ?
— К сожалению, — голос полковника оставался прежним, но глаза смотрели теперь вниз, — мы также не понимаем этого способа. Мы не знаем, куда теперь уходят провода.
— Ну так проследите весь путь к станции, где провода уже подключены к общей линии.
— Это не представляется возможным.
— Но почему?
— Потому что путь к станции просто пропал, — теперь уже голос полковника стал печальным. — Мы видим только лес на месте прежней дороги. Мы пытались идти через лес, но станции нигде так и не было.
Окава Сюмэй снова замолк, погрузившись в бездну, где огненными вспышками проносились его мысли. Наконец он моргнул и промолвил:
— Особенно горестно думать, что это азиатский способ обмана. А ведь мы прилагаем все усилия для освобождения народов Азии. Которые прямо сейчас изнывают под игом колониализма, опиума и идей материализма, — с каждым словом голос профессора становился всё слабее. — И всё равно находятся те, кто сотрудничает с европейцами. И дело не в том, что они верят, будто европейцы принесут процветание. Таких дураков уже не осталось. Они знают, что колонизированная страна станет адом. Просто они собираются быть в этом аду с вилами.
Только сейчас Кимитакэ заметил, что профессор всерьёз нездоров. Невидимая аура вдохновения разглаживала его морщины и зажигала в его глазах юный огонь, но стоило пропасть этой ауре, и ты ясно видел: несмотря на всю мощь евразийской идеи, этот долговязый человек в очках с толстой оправой приближается к шестидесяти годам, страшно устал и серьёзно болен. Его руки то и дело начинали дрожать, и он не мог сдержать эту дрожь, а без трости он бы просто не смог ходить. И даже мысли уже давали трещину под напором недугов, и внутри этой трещины чернело безумие.