Самый опасный человек Японии

Накул Александр

— Прошу, расскажите мне. — Кимитакэ ощутил, как бледнеют его губы. — Это очень важно для моей магической работы.

— Тут всё очень просто. В античность Средиземноморье, подобно Японии, было полно духов. Но католическая церковь не желала терпеть конкурентов, она допускала только сертифицированных чудотворцев. Она не одобряла даже обычай восточных церквей глумиться над бесами и использовать их в качестве транспорта. По этому вопросу есть даже специальная булла папы Иоанна XX. Случай особенно редкий, потому что никакого Иоанна XX в списке понтификов нет… Так вот, католики в Средневековье были настолько дотошны, что даже античные статуи разбивали, если получалось их выкопать. На всякий случай, вдруг это

идол, а не просто для красоты. Европейские духи изгонялись, а самые упорные — запечатывались. Протестанты следовали в этом за католиками — приличный лютеранин должен не с духами разговаривать, а с ангелами. Или ещё лучше, заняться приличным делом вроде астрологии или алхимии. Открытие Америки выпало на этот же период, так что и индейских демонов постигла та же участь. Так что Вендиго и Кетцалькоатль, скорее всего, существуют до сих пор, но надёжно заперты. Их выпустят только в том случае, если мы или китайцы попытаемся применить против них свою магию. Потому, хотя Аненербе и получает всё больше финансирования и к исследованиям подключили самого господина Ридлингера, и не заметно на фронте магического оружия и даже в Китае не слышно о битвах монахов традиции Сингон против даосских заклинателей. Всем, у кого есть допуск в штабы, ясно — церковь в наше время ослабла, люди уверены, что потусторонних сущностей не существует. А значит — не умеют от них защищаться. Обе стороны понимают, что, если мир будет заколдован обратно, население этого просто не переживёт. Это Ближний Восток имеет шанс за счёт верности мечети и базару. А вот индустриальные страны, боюсь, сгинут, вместе с пролетариатом и светскими евреями. Так что, Кими-кун, в наше время мало владеть твоим искусством — надо ещё делать вид, что ты ни при чём и всё случилось само собой, совершенно естественно.

— Но если магия запрещена — как же моего дедушку-то убили!

— Потому и убили, что были уверены — их не найдут. И не будут из-за одного проворовавшегося губернатора Рагнарёк устраивать. А вот тебя могут найти. И ты, я уверен, способен сам догадаться, что наши враги в этом случае с тобой сделают.

— Это я понимаю, — согласился Кимитакэ. Но Окаву было уже не остановить.

— Я уверен, что ты знаком с идеями марксизма — просто чтобы лучше знать врагов, — продолжал профессор, и его глаза сверкали. — Марксизм, как ни верти, не годится, чтобы напитать японский дух. Эта теория возникла слишком далеко от нас — в Англии, почти век назад. Между тем мы — страна уникальной культуры. Мы сразу шагнули от мечей и луков в эпоху электричества, даже не задерживаясь в эпохе пара. Многие выводы марксизма — произвольны…

— Ну это всё что-то академическое, — заметил полковник. — Ты проблемы попроще назови. Чтобы я крестьянского сына разагитировать смог, который ничего кроме своей убогой деревни не знает — и знать не хочет.

— Проблема в том, что марксизм — это идея, за которую ни один японец не пойдёт на смерть, — отозвался профессор. — Ну недостаточно она наша. В голову мы её взять можем — а печень уже взбунтуется. Разумеется, были и у нас какие-то активисты, некоторые даже умерли в заключении — или вышли на свободу в таком состоянии, что всё равно очень скоро умерли. Но это всё-таки заслуга не их, а полиции. А в полицию у нас идут здоровые народные силы.

— Это вы очень правильно говорите, — заметил полковник. — Мы вот исключительно за счастье народное и хорошую жизнь. И чтобы никакого коммунизма.

— А так-то сознательность нашего народа впечатляет, — заметил Окава Сюмэй. — Даже среди интеллигенции. Признаться, мне уже много лет не с кем даже спорить. Думаю, ученик нашей школы имеет право знать: несмотря на все бедствия войны, брожение среди народа практически отсутствует. Мы даже сократили до минимума штат тайной полиции. Почти все они переброшены в Китай

для умиротворения тамошней непонятливой интеллигенции.

— Но разве нет опасности, что семена смуты будут занесены из-за границы? — осведомился Кимитакэ. Не то что он этого боялся, но на всякий случай спросил.

— Исключено! — радостно ответил Окава. — Этим сорнякам просто не за что зацепиться. Для совсем простых людей, которые живут в деревнях, все иностранцы — опасные смутьяны. Они ничего не слышали про русскую революцию, и им нет дело до того, что случилось во вроде бы белой стране, которая великой Ямато войну проиграла. Рабочие у нас — те же крестьяне, которые перебрались в города на заработки. Левая идея у нас — удел учителей, врачей, актёров и журналистов. И многие из них совсем не против послужить императору. У нас даже среди основателей «Сакурана» числился, среди прочих, Такабатакэ Мотоюки — узнать бы, где он сейчас и что с ним. Ты, наверное, и не знаешь его имени. А ведь он перевёл на японский «Капитал» Карла Маркса… В достаточно массовую японскую коммунистическую партию мог поверить только Сэн Катаяма — да и то потому, что слишком долго прожил в Москве.

— Но что, если Москва заплатит действительно много?

— Москва занята войной с Германией, — напомнил полковник. — У них сейчас просто нет средств на такие авантюры.

— И даже если в Москве найдётся достаточно денег, не факт, что среди нас найдётся достаточно предателей, — заметил Окава. — Был такой Ёсихара Таро, который ухитрился в 1921 году получить от правительства Дальневосточной республики четыре тысячи йен для проведения подпольной работы.

— Сумма недурная и в наше время, — заметил Кимитакэ.

— Совершенно верно. Причём добился, чтобы ему её выдали в драгоценных камнях! Развил какую-то бурную деятельность, просился и в общество Чёрного Дракона, и в общество Чёрного Океана, и даже, как говорят, смог с Зелёным Драконом на связь выйти. Какой же итог? Четыре тысячи йен промотаны, а сам товарищ Таро бесследно пропал. Впрочем, через пятнадцать лет его видели в токийском полицейском управлении — и он был там не узником!

— Получается, даже самые простые японцы — люди весьма стойкие.

— Разумеется. Поэтому нужно тщательно подбирать иероглифы и для магии, и для пропаганды. Основания, на котором зиждется дух нации, необходимо искать в самом народе. Люди готовы пойти на смерть только за то, что для них понятно и естественно, за традицию, продукт культуры, которой три тысячи лет.

На этом месте Кимитакэ вспомнил, что, согласно Окаве Сюмэю, японской цивилизации всего две тысячи шестьсот лет (что, конечно, совсем мелочь по сравнению с пятнадцатью тысячами лет корейской истории).

А ещё — замечание одного самурая о том, что не только воины, но и монахи, и женщины, и крестьяне, и даже совсем низкие люди порой с готовностью умирают во имя долга, или чтобы избежать позора, или просто в силу обстоятельств. И что это всё — не то.

И если война перекинется на землю Ямато, будет обидно, если множество людей погибнет — но не так. Потому что погибать — это работа самураев, остальные люди никогда этого не умели. Даже его бабушка Нацу, хоть и была побочным потомком двух именитых родов, умирала долго и безобразно.

* * *

Полковник ушёл, сославшись на служебные дела.

Оставшись наедине с Окавой, Кимитакэ осмелился спросить то, что давно просилось.

— Скажите, а вы помните виконта Симпэя Гото? Что вы думаете о его деятельности?

Лицо Окавы Сюмэя просияло — как будто он снова увидел старого друга.

— Только не виконта, а графа, — поправил он, словно предлагая закуску перед основным обедом. — Он успел стать графом за полгода до кровоизлияния.

— Простите меня, пожалуйста. Из тех рассказов, что я слышал, господин Гото мне запомнился как виконт.