Самый опасный человек Японии
Шрифт:
— Если это может разрушить нашу дружбу — не хочу. Раз он скрывает своё прошлое, для этого есть причина. Когда появится причина более веская, он мне это прошлое откроет. Подобно младшему офицеру, который перестаёт отыгрывать дурака, когда получает достаточно важный приказ.
— Военным тебе не быть, — констатировал полковник, — но тебе и не надо. В твоём случае достаточно, что ты хорошо нас понимаешь. Кстати, а ты мог бы вспомнить, о чём вы толковали с директором школы? Когда последний раз виделись? Он не упоминал ничего такого, из-за чего ему могли отрезать голову наши враги?
— Тихо! — произнёс Кимитакэ и остановился.
—
— Вот здесь туго идёт. — Кимитакэ протянул вперёд правую руку, в которой он держал тот самый нож для разрезания бумаги, какие покупают вместе с набором для каллиграфии.
Полковник тоже протянул вперёд руку, и никакое препятствия не почувствовал. Однако возражать не стал, а вместо этого спросил:
— Ты можешь снять эту магию?
— Могу попытаться её разрезать, — произнёс Кимитакэ, продолжая водить ножом в воздухе.
— А ты не пытайся, — произнёс полковник, — а возьми и разрежь. Чтобы мы могли ходить туда и сюда, как это было раньше. И чтобы у нас снабжение наконец-то наладилось. Нечего пытаться! Вы в школе проходили «Хагакурэ»? Вот настало время применения школьных знаний с урока родной литературы. Топни ногой — и пройди сквозь железную стену!
Кимитакэ шагнул ещё вперёд. Теперь уже и лес пестрел и менялся каждый раз, когда он смотрел в его сторону. То самое проклятое оборотничество, которое предки называли бакэмоно. Это потом, позже, уже в более окультуренные времена, когда нравы смягчились, а любопытство стало сильнее ярости, люди начали дружить с прекрасными лисами и брать на службу особо отличившихся волков. А некоторые монахи стали настолько просветлёнными, что находили удовольствие в подобной изменчивости и вообще провозглашали неопределённость оборотничества самым главным принципом природы и человека.
Но только Кимитакэ прекрасно понимал, что далёк от просветления. Жить в таком лесу он бы не смог. Да и дорисовать его, повторив лисьи хитрости, было бы изрядной проблемой. Поэтому он просто орудовал ножом, наугад полосуя воздух, вычерчивая в нём зыбкие иероглифы.
Наконец нож словно бы упёрся в невидимую ткань. И понял, что придётся резать.
Он делал это два раза в жизни, и первый раз в жизни задача была настолько сложной. Нет, это была не бумага. Это был какой-то другой, более подлый и упругий материал. Лезвие ножа вязло в нём, как в смоле. Но привычка натачивать ножик и готовить все инструменты каждое утро пересилила лисьи чары.
Рывок! Рывок! И вот невидимая завеса начала расправляться. Так, что в щель уже можно было разглядеть, кажется, саму станцию.
«Интересно, Кита Икки и лис делали это вместе? — подумал Кимитакэ. — Или срочно приехал сюда, чтобы встретиться с Икки. А может быть, они прибыли сюда независимо». Подобная школа обязательно привлечёт внимание различных разных демонических сущностей. Кто знает, даже здесь, в центре событий, он видел лишь мелкие фрагменты колоссальной картины, а те, кто увидел больше, как профессор или полковник, не собирались с ним делиться. Напротив, они сами пытались запустить загребущие руки в сокровенные знания.
Кимитакэ так крепко об этом задумался, что не заметил, как прорезал уже достаточно много. Когда ножик в очередной раз застрял, Кимитакэ дёрнул сильнее, но не рассчитал сил и провалился
Он сам не понял, где оказался, — точнее, где оказалось его тело выше пояса. По виду это было то же самое место, всё те же бестолковые окрестности посёлка. Только солнце светило не столько ярче, сколько по-другому. А ещё через лес уходила смутно знакомая дорога и на дороге стоял всё тот же самый монах.
Едва ли он ожидал школьника, но моментально его заметил. И шагнул ближе, как если бы нарочно его поджидал.
— Приветствую тебя, — произнёс монах. — Ты изменил своё мнение — или просто решил попытаться меня переспорить?
— Я угодил к вам случайно, — ответил Кимитакэ. — И я не решился бы спорить с вами даже при жизни. Ваши взгляды драгоценны уже тем, что обращают на себя внимание. Наш учитель говорит, что в них нет практического значения. Зато есть историческое, и его много. Вот увидите — через полвека вас и ваши идеи будут изучать даже в американских университетах.
— Неужели ты пролез ко мне потому, что тебя так сильно заботит судьба американских университетов?
— Нет. Тут один кореец установил барьер иллюзии вокруг посёлка. Это был русский кореец. Они и не на такое способны.
Но монаха было не остановить.
— …Этот профессор Окава Сюмэй как-то сказал мне, — говорил Кита Икки, глядя куда-то вдаль, — что мои идеи слишком противоречивы и многие из них радикальны. Высшие чиновники и олигархи, которые и дают деньги на всю современную философию, просто их не поймут. А я ему ответил: чтобы стиснуть страну в кулаке, мне не нужно разрешения высших чиновников и олигархов. Достаточно офицеров токийского гарнизона… Ох, весёленький у нас был февраль. И только американцы в своих университетах могут думать, что тогда всё закончилось. Да, даже мне сложно сказать, за что я выступаю. Но каждому понятно, против чего: против того, чтобы люди стали безопасны, а страна — одной огромной сувенирной лавочкой. Пусть растопчут Японию, пусть огонь поглотит всё — этой идее не сгинуть. Всё равно, пусть на другом конце земли, найдутся люди, для которых она станет откровением. Даже если они не узнают моего имени, они вполне способны дойти до этой мысли самостоятельно. И тогда они устроят. О, они устроят!
— А скажите, вы сами видели этого корейца?
— Современные корейцы не заслуживают того, чтобы на них смотреть.
— Но я же сказал, — напомнил Кимитакэ, — что это был русский кореец. Он не такой, как эти забитые дети. Не знаю, чему их там учат в Советском Союзе, но этот держит голову гордо. Ему императорская армия не указ. Ему, пожалуй, даже сами коммунисты не указ. Настолько он силён. Его зовут Роман Ким, и вас он наверняка тоже учуял. Вы уже успели познакомиться.
— Даже если успели, — гордо ответил Кита Икки, — я не собираюсь отчитываться перед тобой в моих знакомствах.
— Я о том, что вы оба слишком сильны, — заметил Кимитакэ. — Даже если вы начнёте сотрудничать, то непременно поссоритесь. Как рассорились с Ниссё или с профессором Окава Сюмэем. Вам так же тесно с человеком, который может быть равным вам, как тесно в пределах здравого смысла.
Кита Икки посмотрел на него с любопытством — так смотрят на редкого жука. А потом, ловко размахнувшись, врезал посохом по правой руке школьника.
Запястье пронзила острая боль, и заветный нож запрыгал и скрылся где-то в траве.