Саспыга
Шрифт:
Усевшись на соседний корень, я с наслаждением сдираю промокшие сапоги и отставляю их подальше, на солнышко. Вытягиваю ноги во влажных носках под слабый теплый ветер.
— А чего одна? — в голосе Аси яд, но она прячет покрасневшие глаза. — Будешь сама держать и не пущать или просто последишь, пока Александр за ментами бегает?
— Да какие уж теперь менты…
Ася настороженно щурится, и я отчетливо чувствую, что боса. Правую пятку колет сухая хвоинка. Пространство под кедром усеяно сухими до серебристости веточками, ломкими, но твердыми. Здесь все колючее, острое, жесткое. Готовое воткнуться в беззащитную
— А как… — Ася словно балансирует на живом камне, выбирая, куда ступить. — И что ты собираешься делать?
Она сверлит меня взглядом, но я не могу ей ответить.
— Как его звали? — спрашиваю, чтобы прервать молчание.
— Панночка, — злобно отвечает Ася. — Пусть черти его хоронят.
— Как хочешь, — я пожимаю плечами. — Кстати, он был довольно тяжелый. А хоронит его Санька. Прямо сейчас.
Караш дергает меня за руку, ныряя мордой в траву, и я отпускаю повод подлиннее.
— Вы здесь все с приветом, да? — помолчав, спрашивает Ася.
Илья говорит: нормальные люди в тайге не работают.
— Слушай, ты хоть понимаешь, что пугаешь меня? — раздраженно говорит Ася, и я хмыкаю:
— А тех, кто тебя пугает, ты лупишь булыжником по голове. Это мне надо тебя бояться.
— Ты не знаешь, как все было, — буркает Ася, глядя себе под ноги. Ее плечи лезут вверх, как будто она снова хочет сжаться в комок.
— Нет, знаю, — я вздыхаю. — Ты ударила его спереди, снизу вверх, но он упал лицом вперед. — Ася наконец смотрит на меня, напряженно задрав брови. — Значит, либо он топтался, хватался за рану, все такое… Но руки у него остались чистыми, кровь только на голове и земле. Значит, он не успел даже схватиться за голову, таким сильным был удар. — Ася, прикусив губу, мотает головой. — Такой удар должен был отшвырнуть его назад, на спину, но этого не случилось. Значит, была инерция. Он бросился на тебя, да?
Ася пожимает плечами.
— Конечно, он мог рвануть к тебе в последний момент, когда уже понял, что ты ударишь, чтобы отобрать камень…
— Нет.
— Нет, — киваю я. — Там были отпечатки твоей руки и коленей в земле — ты упала. Тут тебе камень и подвернулся.
— Самозащита, да? — невесело усмехается Ася. — Не осуждаешь меня?
— Могла бы заорать.
— Не могла, — рассеянно бросает она. Похоже, ее не слишком тревожит ни убийство, ни его последствия. Ее волнует что-то совсем другое.
Беда в том, что меня — тоже.
Ася снова сутулится, обхватывает колени. Мрачно спрашивает:
— Что у тебя с лицом?
Я прикасаюсь к горящему подбородку, и на пальцах остается липкая влага.
— Караш неудачно головой мотнул, — небрежно говорю я, но тело вспоминает тот последний рывок, и я вздрагиваю — короткая судорога воспоминания заставляет на мгновение снова напрячь все мышцы.
Ася слабо, почти застенчиво улыбается:
— Там жуткий спуск, правда?
— Спуск дикий, — с готовностью киваю я. — Не представляю, как ты там прошла. Даже пешком…
— Я спускалась верхом, — она тихонько качает головой; она все еще улыбается, но уже сквозь меня, и глаза раскрываются шире. Ее снова захлестывает пережитое. — Не догадалась, что надо слезть, а потом… — Ее улыбка кривится и начинает дрожать.
— Ну и страху ты, наверное,
Ася резко мотает головой и вдруг принимается сбивчиво тараторить, как будто мои слова разрушили какой-то запрет и она боится, что он вернется:
— Натерпелась, да, но — подумаешь, страх, ну да, там высоко, опасно, но дело ведь не в том, правильно? Это бы, наверное, уже прошло? Тут другое… Я не знаю, где я. — Ее губы дрожат. — Я имею в виду — не как раньше, заблудилась, ха-ха, ну и ладно, так и хотела. Я по-другому не знаю, по-настоящему. Перестала после того, как слезла сюда. Со мной что-то случилось. Зачем только… — Она закрывает лицо и отчаянно трет глаза. — Мне здесь не нравится. Я дура, я себя сюда загнала, но я не хочу здесь быть. Здесь красиво, но мне здесь не нравится, понимаешь?
— Наверное, да, — осторожно говорю я. Все еще боюсь спугнуть.
— Обратно там… нельзя, да? — тихо спрашивает Ася. — Да, я сама поняла, что нельзя…
— Наверное, можно найти обход.
Я замолкаю, осознав, что годами любовалась именно этими местами — в те редкие моменты, когда сходились и маршрут, и погода, и напарник соглашался сделать неудобный крюк и заехать на ту единственную точку, с которой все видно особенно хорошо. Где-то впереди, невидимый за подъемом, стоял хребет, собранный из треугольных пиков, абстрактная полосатая цепь, видимая с любой высокой точки. Редко кто рассматривал ближе это нагромождение вершин, крутых логов, скал, поздних снежников, синих капель озер у подножий. Дикое, буйствующее пространство — вряд ли хоть кто-то смотрел на него как на место, в которое можно пойти. Я только любовалась им, совершенно недостижимым. Не то чтобы не мечтала… Конечно, мечтала. Просто даже не допускала, что может сбыться.
Я вспоминаю и прикидываю. Мысленно расчленяю цельное и прекрасное на практичные элементы, годные к употреблению.
— Надо будет как-то выбраться на перевал, — говорю я. — По нему пройти дальше, в сторону Карлыбаша, а там… — Взгляд Аси теряет фокус, и я машу рукой: — Не важно. Дня два уйдет, чтобы выбраться, может, три — как повезет. Считай, мы в лабиринте и вход только что заперли. Чтобы выйти, надо пройти все.
— Я понимаю, — кивает Ася. Неохотно спрашивает: — Ты поможешь мне?
— Ну конечно, — быстро отвечаю я. Хорошо, что она на меня не смотрит.
— Ну что, — Ася подтягивает Суйлу поближе, и тот упирается, торопясь ухватить еще пару пучков. Она издает неловкий смешок: — Сама не верю, что это говорю… Поехали?
Я обуваюсь и неуверенно поднимаюсь на ноги, чувствуя: что-то забыла. Оглядываю подножие кедра, высматривая оставленные вещи, но не вижу ничего, кроме корней и небольшого плоского камня, едва выступающего из хвои.
Маркеры так и лежат в кармане.
— Подожди минут пять, — говорю я.
Рисовать я толком не умею, а то, что хочу сделать, намного сложнее обычного, и пять минут превращаются во все двадцать. Я ползаю вокруг камня на четвереньках, высунув кончик языка, чаще прицеливаясь маркером, чем проводя реальную линию, но в конце концов, кажется, справляюсь. На камне оскаливается многоголовый медведь. Тот, кто видит его, смотрит сверху; тот, кто видит его, понимает, что все эти клыки — для него и все эти раскрытые пасти ждут его падения.