Саспыга
Шрифт:
Я торопливо обвожу его скобками и точками и выкладываю камень на тропу.
— Ничего себе, — говорит Ася, когда я убираю маркеры. — Это что-то значит?
— Нет.
— Что вижу, о том пою, да? — без улыбки спрашивает Ася и снова подтаскивает к себе Суйлу.
2
Самое вкусное для коней — стебли маральего корня. Больше они любят только сочный черно-лиловый репейник, который встречается редко и название которого никто не знает. Алтайский стриптиз — это когда раздеваешься
Караш раздвигает грудью цветочные волны, и Суйла держится носом к его хвосту. Слышен бодрый топот копыт, хруст травы на зубах. Раздавленные копытами корни пахнут душно и сладко. Шкура Караша потемнела, у нагрудника сбилась желтоватая полоска пены, но он не сбавляет шага. В приступе благодарности я шлепаю его по мокрой шее, вытираю руку о штанину. От ладони теперь несет — остро, крепко, вызывающе телесно. Набухшее жаром плоское небо задевает макушку.
Такая жара не может закончиться хорошо.
За моей спиной тихо бормочет Ася. Всякий раз, когда я оглядываюсь, она выглядит все более взъерошенной и озверевшей. Ее внимание полностью поглощено конем. Губа напряженно закушена, глаза скошены к носу от усилий. Глядя на ее раскрасневшееся лицо, я машинально смахиваю со лба пот и прилипшие летучие паутинки.
Орать Ася начинает только через час. В этот момент я как раз оборачиваюсь. Рывок Суйлы за травой такой сильный, что едва не вынимает Асю из седла.
— Да что с тобой, скотина прожорливая! — вопит она, пиная серые бока пятками. Над ее губой блестят мелкие капли.
— Возьми наконец чомбур в руку, покажи ему, — советую я и тут же взмахиваю своим на нырнувшего мордой в траву Караша.
— Как с голодного края сегодня, — жалуется Ася.
— Это как раз нормально, — чтобы было удобнее говорить, я разворачиваюсь к Асе почти всем телом, упираясь рукой в заднюю луку и чуть свешиваясь набок. Тропа хорошая, никуда Караш с нее не денется.
— Ничего себе норма, — возмущается Ася. Она выглядит такой удивленной, что я смеюсь. — Ох, ведь все в группе жаловались, — вспоминает она.
— В каждой группе, — вставляю я.
— Ну да, я видела, как все маются. Думала, я такой молодец и все контролирую… А у него просто аппетит был плохой. А кстати, почему?
— Может, чемерицы перед походом объелся, только сейчас отошел, — ляпаю первое, что пришло в голову. Ася удивленно приподнимает брови, и я думаю: зачем врать, да еще и так неубедительно? Теперь-то зачем врать… — Ладно… — Я снова поднимаю Карашу голову. — Слышала, что у нас кони иногда гибнут зимой?
Ася чуть хмурится:
— Ну да, Гена рассказывал.
— Ну и вот.
Не хочу говорить дальше: как ни подай — прозвучит безумно. Казалось бы, мы уже пересекли черту, за которой нет смысла заботиться, насколько сумасшедшей выглядишь, но почему-то меня это до сих пор волнует. А Ася ждет продолжения.
—
Не знаю, какой реакции жду: испуга, недоверия, блуждающей улыбки в попытке понять, в чем соль шутки. Ася не реагирует никак. Она только становится чуть более сосредоточенной.
Может, она не поняла. Или поняла неправильно. На этой горячей и пахучей, как духовка с яблочным пирогом, поляне невозможно поверить в зиму.
А может, она не хочет разговаривать о том, почему теперь они — едят.
— Ветка, — говорит Ася, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы успеть пригнуться.
Звериная тропа, думаю я, пока мы, то и дело ложась коням на шеи, пересекаем очередную полосу кедров. Мелкий древесный мусор липнет к моей потной шее. Кто бы здесь ни ходил — он ниже самого малорослого всадника. Кто-то высотой с марала. Или медведя.
Саспыга примерно такого же роста, думаю я.
На следующей поляне тропа почти пропадает — остаются только изумрудные проплешины там, где выбитая копытами земля смогла прокормить лишь короткую, как жеребячья шерсть, травку. Здесь мягко, ровно, и в какой-то момент Ася оказывается рядом. Мы едем бок о бок, едва не задевая друг друга коленями. Кое-где видны извилистые проходы и круглые пятна примятой травы — то ли косульи, то ли маральи лежки; раздавленные жарки едва увяли: зверь ходил здесь совсем недавно. На всякий случай я посматриваю по сторонам: здорово было бы увидеть марала. Красиво. Радостно.
И не пришлось бы тревожиться, что кто-нибудь захочет убить его и съесть.
— Хочешь, расскажу про Панночку? — вдруг спрашивает Ася, глядя строго перед собой.
— Хочу, — осторожно отвечаю я.
— Только ты зря думаешь, что это была самозащита. Он хороший человек вообще-то. Был хороший. Никак не могу привыкнуть…
— И суток не прошло, — негромко говорю я, и она бросает на меня растерянный взгляд:
— Что? А, ты про это… В общем, он хороший. Так заботился обо мне…
— Какао по утрам приносил, — подсказываю я, понимая, что лучше бы заткнуться. Лицо Аси искажает болезненная гримаса.
— Да хоть бы и какао! — сердито восклицает она и поникает. — У нас все было хорошо, по-настоящему хорошо. Я не об этом сказать хотела, тут нечего рассказывать, все было обычно и больше не важно… Мы из-за сломанного замка познакомились, — говорит она, помолчав. — У моей подруги замок сломался, мы сидели под дверью, ждали ее брата и пытались открыть вино пилкой для ногтей. Там пахло котлетами, и в соседней квартире кто-то пилил гаммы на скрипочке, и на половине бутылки мы уже ржали, когда смычок скрипел, — ну, знаешь? Ужасный звук. А он приехал отремонтировать комп ее соседу, другу его папы… — Асино лицо разглаживается. Она улыбается. Случайность, совпадение, чудо, судьба… и сломанный замок приводит ее на дно ущелья, где ходят только звери.