Савмак. Пенталогия
Шрифт:
Не спеша проскользив взглядом по их безучастно-тупым лицам (те, на кого падал его взгляд, спешили опустить глаза), Минний не обнаружил среди них Демотела. На его вопрос один из стоявших за спиною декеархов пояснил, что Демотел иеродул Таврополы в Старом Херсонесе.
Это затрудняло дело - там облегчить участь Демотела Миннию будет затруднительно: храмовые рабы пребывали в полной власти старшей жрицы, каковой там из года в год переизбиралась Мессапия. Удивительно, что Демотел до сих пор ещё жив... Разве что - попробовать выкупить его? Предложить Мессапие за него хорошие деньги. Может она и соблазнится. Как бы с нею встретиться?.. А что, если набраться наглости и заявиться прямо в дом Формиона... в его отсутствие? Вот только удастся ли оттуда выйти живым? Вопрос...
Оставив на месте двух поваров и пару конюхов, остальных стражники после завтрака погнали на работы в город. По мере необходимости
После ухода рабов Минний и его напарник Дамокл заглянули в камеру к узникам, сверяясь с имевшимся в комнате номофилаков списком, расспросили их имена, кто и за какую вину заточён, есть ли жалобы. Всего на тот момент в эргастуле томилось девять узников, заключённых в одной камере (так было теплее), а ещё две пустовали.
Дамокл остался дежурить в эргастуле, а Минний решил пойти проверить, надёжно ли охраняют в порту корабельных рабов.
Каждую осень, по окончании навигации, принадлежащие херсонеситам четыре десятка торговых судов (как правило, это были пентаконтеры - "широкобёдрые" однопалубные пятидесятивёсельники) вытаскивались в обеих херсонесских гаванях - Западной и Восточной (мелководная Рыбачья не в счёт) - на берег и укрывались от осенне-зимних дождей и снегов под временными деревянными навесами. Разумеется, держать две с лишним тысячи вёсельных рабов (в отличие от военных триер, вёсла на торговых судах были достаточно короткими и лёгкими и управлялись одним гребцом) в своих небольших домах судовладельцы не могли. Не было возможности и отправить их работать в клеры, поскольку сбор урожая к тому времени уже был в основном закончен. Некоторое число рабов забирали в аренду до весны владельцы гончарных, кожевенных, кузнечных, ткацких и прочих мастерских: судовладельцы рады были раздать своих рабов всем желающим чуть ли не задаром, лишь бы уменьшить свои расходы на пропитание долгих полгода оравы дармоедов. Большая же часть судовых рабов до спуска на воду кораблей держалась взаперти в пустующих в зимнюю пору портовых складских амбарах под охраной корабельных надсмотрщиков и матросов, не имевших зимой других занятий.
Ответив на приветствия двух охранявших портовые ворота стражей, кутавшихся в облепленные пушистым снегом паллии (сборщика воротного мыта рядом с ними не было, ибо собирать пошлину здесь в эту пору было не с кого), Минний вышел на набережную. Свинцово-чёрные волны с тяжёлым, равномерным, как биение сердца, гулом ударяли в поросшие почерневшим мохом камни причалов, обсиженных длинными рядами приунывших чаек. Недалёкий обрывистый берег на той стороне бухты едва виднелся за сыпавшей с мутного неба снеговой круговертью. По другую сторону неширокой набережной, на бортах спрятанных под навесами между тянувшимися к серой крепостной стене длинными складскими строениями кораблей, укрывались от непогоды стаи голубей и ворон.
Пять из этих прочных каменных амбаров были превращены в хлевы для зимовки двуногого корабельного скота. Напротив среднего из них, прямо на каменной мостовой дымился костёр, у которого ночью грелись охранявшие бараки стражи.
Минний появился на набережной как раз, когда происходила утренняя кормёжка. К этому часу к немногочисленной ночной страже подтянулись из города три-четыре десятка вооружённых копьями, мечами и щитами моряков и корабельных надсмотрщиков (у последних на поясах или запястьях висели ещё и плети, так до боли хорошо знакомые каждому корабельному рабу). Разбившись на две группы человек по тридцать, они стояли наготове возле приоткрытых на одну створку ворот двух соседних бараков (из разумной предосторожности стражи никогда не отпирали одновременно все бараки).
Впрочем, заточённые в каждом амбаре четыре
Открывая раз в день утром по очереди амбары, стража выпускала десятников. Одни с плетёными из лозы корзинами, другие с деревянными бадьями, они направлялись в сопровождении вооружённых надсмотрщиков в портовые харчевни за оплаченной судовладельцами дешёвой бедняцкой едой: ячменными лепёшками, луковицами, репой (ни мяса, ни рыбы, ни жидкой пищи судовые рабы за эти долгие месяцы простоя на берегу не видели) и набираемой задаром из сливных дворовых цистерн дождевой водой. Пока ждали еду, рабы по указке сотников выносили и опорожняли с ближайшего причала в море деревянные бадьи с испражнениями.
Подойдя к ближайшему открытому амбару, Минний сказал узнавшим и дружески приветствовавшим его стражам, что хочет выбрать себе пару рабов, и вошёл вместе с Лагом и двумя надсмотрщиками в амбар.
Вдоль уходящих в тёмную глубь амбара длинных боковых стен, с крошечными слуховыми оконцами под самым потолком, покрытый цемянкой пол был устлан густо пахнущей морем смесью бурых морских водорослей и серо-коричневого тростника, на которой, вытянув к проходу чёрные от налипшей грязи ступни (на обувь судовладельцы, понятное дело, поскупились - только сотники, пятидесятники и десятники щеголяли в дырявых башмаках и рваных скификах), сидели и лежали вповалку сотни тощих, обросших длинными свалявшимися космами рабов. Ошейников на них не было - судовладельцы считали эту трату излишней; правда, у некоторых на лбу или щеке багровела выжженная калёной сталью буква "Б" - беглый. Кутаясь в рваные дерюги, выданные им при сходе на берег (хозяева вынуждены были потратиться на кое-какую одежду для них, иначе после суровой здешней зимы корабли остались бы без самодвижущей рабской силы, а на одном ветре, дующем, куда ему вздумается, далеко не уплывёшь!), одни с торопливой жадностью пихали в рот полученную от десятника скудную пайку, другие наоборот - откусывали по чуть-чуть, стараясь продлить удовольствие как можно дольше. Встретясь с направленным на них угрюмым изучающим взглядом вошедшего в барак под охраной надсмотрщиков богатого грека, иные равнодушно или пугливо отворачивались, но многие глядели на него с надеждой и покорностью много раз битой собаки, продолжая, вопреки всему, в глубине души верить, что вдруг как раз сегодня, сейчас, милостью богов им повезёт попасть от злого хозяина к доброму. Как же хорошо Миннию это было знакомо!
"Кого же выбрать? Кого из них осчастливить?" - спрашивал он себя, ощупывая взглядом исхудалые лица ближайших к входу рабов по обе стороны прохода. Минний вдруг представил, как стоящие сзади надсмотрщики с лязгом запирают за ним дверную створку, оставляя его здесь, среди рабов (а ведь ещё минувшей зимой - страшно вспомнить!
– это было с ним на самом деле). Чувствуя, как побежал по встопорщившейся "гусиной кожей" спине мороз, он едва удержался от желания немедля выбежать наружу, настолько явственной была мысль, что всё, происходившее с ним в последние месяцы, было всего лишь счастливым сном, и вот сейчас он опять проснётся в тёмном, зловонном бараке среди сотен таких же бедолаг.
Так и не решившись пройти вглубь амбара, Минний спрашивал ближайших рабов из какого они племени (ясное дело, выбрать надо было из тех, чья родная земля была далеко отсюда и кто более-менее сносно овладел в плену эллинской речью), некоторым приказывал подойти, обнажить торс, показать зубы. Больше других ему приглянулись два молодых фракийца, братья-близнецы, успевшие к тому времени проглотить свою скудную пайку.
– Как ваши имена?
– Авлудзен.
– Авлузелм.
– Гм... Как давно вы в рабстве?