Савмак. Пенталогия
Шрифт:
Вернувшись в шатёр к товарищам, Канит выразил желание, кроме полбы с зайчатиной, полакомиться зажаренным на углях мясом косули, отдав, что останется чабанам в благодарность за приют. Его предложение было встречено возгласами единодушного одобрения, и двое парней, нахлобучив башлыки, отправились к коням за косулей. Когда они положили запорошенную снегом тушу перед покончившей с разделкой зайцев неулыбчивой невесткой старого чабана, Канит, отогревавший вытянутые к огню руки, втиснувшись между Сакдарисом и сыном скептуха Асидата Асиаком, спросил старика, не позвать ли ему в подмогу одну из внучек.
– Да нет, пускай готовят ужин для отца и брата, - ответил Хомезд, нацеливаясь половчее взрезать
– Мы с Мастой и сами справимся - дело нехитрое...
После недолгой паузы Канит, повернув лицо к Сакдарису, высказал обеспокоенность судьбой других охотников: удалось ли им найти какое-нибудь укрытие?
– Да тут и других кошар хватает. Собаки их к какой-нибудь да выведут!
– заверил старик, глянув на свернувшегося калачиком позади Канита длинномордого рыжего пса, внимательно следившего огромными коричневыми глазами за каждым движением его закровавленного ножа в предвкушении вкусной косульей требухи.
– А я думаю, как только в воздухе запахнет жареным мясом, все они окажутся тут как тут. Вот увидите, ха-ха-ха!
– обнажил в усмешке острые мелкие зубы как всегда беспечно настроенный Сакдарис.
Предположение его, однако, не оправдалось: никто больше в гости к старому Хомезду не явился. Тем не менее, двенадцать изголодавшихся ртов успешно справились с горячей наваристой кашей с зайчатиной и доброй частью косули и без своих затерявшихся в буране товарищей. Вдоволь полакомились дармовой зайчатиной и нежной косулятиной и старик чабан с малолетним внуком. Под конец ужина, во время которого Сакдарис, Апафирс, Канит и Асиак наперебой выхвалялись друг перед другом и перед семьёй чабана кто сколько и какого зверья успел добыть до бурана, Канит, обратясь к сидевшему справа спиной ко входу хозяину шатра, предложил, чтобы его женщины отнесли остатки мяса своим девкам. Поймав утвердительный кивок старика, его жена и невестка быстро собрали в вымазанные остатками каши деревянные миски не поместившееся в желудки юных охотников мясо и молча покинули шатёр, забрав с собой и малого Орхама, с детским восторгом слушавшего хвастливые охотничьи разговоры и последовавшего за бабкой и матерью с видимой неохотой.
– Чего это, отец, невестка у тебя всё время такая насупленная?
– поинтересовался Канит после того, как они ушли.
– Вроде как не рада гостям. Хоть бы разок улыбнулась.
– Э-хе-хе!.. Не вини её, молодой господин! Горе у нас... Сын её старший, Ирган, внук мой, не вернулся с Боспора. Вот она и убивается, - пояснил старый овчар и вздохнул горько, со всхлипом, смахнув корявым коричневым пальцем навернувшуюся слезу.
Быстро оправившись, Хомезд поведал притихшим охотникам, что его сын Орхам с 20-летним старшим сыном Ирганом (сам то он с двумя младшими внуками - 14-летним Хомездом и 10-летним Орхамом, - поклонившись старому царю Скилуру в устье Напита, вернулся к своим овцам) поехали с вождём и хозяином Октамасадом провожать Скилура в Неаполь. После избрания нового царя Орхам по приказу Октамасада вернулся в кошару, а Ирган отправился одвуконь с Палаком в поход, рассчитывая привезти с Боспора домой много всякого добра.
– Да, вишь, Арий рассудил иначе, - всхлипнул старик.
– Засыпали карие очи нашего Иргана чужой землёй, не довелось нам и приголубить его напоследок, навряд ли когда доведётся и поплакать на его могиле...
Старик помолчал с минуту, утирая иссохшей скрюченной ладонью сочившиеся по глубоким руслам морщин на усы слёзы.
– Осталась его Зобена в восемнадцать годков вдовой с полугодовалым младенем на руках... Эх, ну да что я жалоблюсь, - махнул рукой старый чабан, глядя в полные искреннего сочувствия и жалости глаза Канита, - у тебя самого-то там брат погиб!
В этот момент в шатёр неожиданно
– Мёртвого тела нашего Савмака никто не видел, - бросив сочувственный взгляд в её сторону, сказал Канит.
– Синта, наша нянька, говорит - сердце ей вещует, что Савмак наш жив, томится в плену у греков. Как настанет весна, буду просить отца, чтоб отпустил меня с неапольскими купцами на Боспор - хочу поискать брата... Может, и ваш Ирган попал в плен? Убитым его кто-нибудь видел?
– Э-хе-хе! У нас-то никакой надежды нет, - вздохнул, малость подуспокоившись, Хомезд и потянул себя за скомканную в кулаке бороду, словно пытаясь с горя её оторвать.
– Друг его Изиак, сын вашего чабана Батака, вернувшись, поведал, что сам закрыл нашему соколу ясны очи, сам опустил его в могилу, накрыл холодной землёй...
– отвернувшись, старик опять смахнул украдкой слезу.
– Сгиб наш Ирган, расшибся насмерть, свалившись с самого верха греческой стены... Самому-то Изиаку, лезшему по его словам следом, повезло - отделался при падении лишь ушибами... Эх, ну да нам грех на богов сетовать - у нас со старухой вон младшие внуки подрастают, так что не пропадём!
Маста тем часом обошла с бурдюком по кругу пышущий жаром очаг, наполнив с готовностью подставленные чаши юных охотников и свёкра перебродившим кобыльим молоком.
– А что же теперь будет с женой... вдовой Иргана?
– поинтересовался Сакдарис, тоже оказывается заприметивший красивую молодку.
– А чему с ней быть?
– сделав добрый глоток, ответил старик.
– Назад к отцу с матерью не отошлём. Тем паче сын у неё от Иргана - ещё один Орхам.
– На окрашенных белой пенкой губах старика появилась улыбка.
– Баба она добрая, от работы не бегает. Погорюет годок за Ирганом, а к тому часу и внук мой Хомезд в самую жениховскую пору войдёт: кому ж, как не молодшему брату взять на себя жену и дитя старшего? Да и на выкуп за невесту тратиться не надо, хе-хе!
Напившись вволю хмельного бузата, молодые охотники гуськом полезли из шатра. Убедившись, что сыпавшая с чёрного ночного неба снежная заверюха и не думает униматься, они проведали присыпанных снегом коней, облегчились и, поёживаясь, поспешили обратно в тёплое нутро пастушьего шатра, решив, что ничего не остаётся, как только заночевать здесь, надеясь, что к утру снежная буря наконец выдохнется и утихнет.
Старый Хомезд, закутавшись потеплее, отправился с невесткой в кошару на смену сыну и старшему внуку, оставив свой со старухой шатёр в распоряжении знатных гостей, их слуг и собак.
Улёгшись впритык друг к другу вокруг тёплых камней очага, полтора десятка парней завернулись в свои толстые кудлатые бурки и вскоре один за другим сладко захрапели под протяжные стоны и завывания бесновавшейся в нескольких шагах за неприступной шатровой стенкой вьюги. Один только Канит всё никак не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и ожесточённо шкрябая ломаными ногтями кусаемое дождавшимися своего часа блохами тело. Мысли его при этом назойливо и неотвязно вертелись вокруг молодой вдовы Иргана, лежавшей сейчас, возможно, вот так же без сна в соседнем шатре, в каких-то семи-восьми шагах от него. Вспоминая её красивое лицо, завлекательную улыбку (не похоже, что она так уж сильно убивается по мужу!) и восхитительную тёмную мушку на бело-розовой выпуклости груди, он с завистью подумал, что младший Хомезд, наверное, сейчас вовсю скачет на ней, не дожидаясь, пока истечёт назначенный дедом год жалобы. Или, может, отец его утешает по ночам овдовевшую невестку? Разве ж это справедливо, что такая красавица будет всю жизнь прозябать в бедном шатре простого чабана?