Савмак. Пенталогия
Шрифт:
– Так мы будем ждать!
– нежной сиреной пропела вдогон разбитная вдова.
Когда он приплыл обратно, Аркесы с дочерью в бассейне уже не было. Она была далеко не первой, кто вознамерился осчастливить Минния. Буквально на второй день после новогодней экклесии на новоявленного демиурга, вмиг ставшего завидным женихом, как из рога изобилия посыпались предложения от отцов, имевших дочерей на выданье, и от своден, сообщавших "по секрету" об интересе к его особе симпатичных и богатых вдовушек. Было из кого выбирать!
Сделав ещё четыре круга, Минний вылез из воды ближайшей к раздевалкам лестницей. Неожиданно наверху ему заступили дорогу три крепкие мужские
– Привет, коллега!
– услышал он знакомый насмешливый голос и, подняв голову, ткнулся враз потемневшим, как грозовое облако, взглядом в нагло ухмыляющуюся толстую рожу Апеманта. Двое других, стоявшие с ним плечом к плечу, широко расставив ноги и сложив на груди крепкие руки, были его сотоварищи из числа демиургов.
– Радуйтесь!
– миролюбиво ответил Минний всем троим, вынужденно остановившись на предпоследней ступеньке лестницы.
– Ты, как я слышал, интересуешься делом Демотела?
– спросил Апемант, продолжая язвительно ухмыляться.
– Ну-ну! Это правильно: нужно знать, какая судьба тебя ждёт, если попробуешь встать у нас на пути! Гха-га-га!
Лающий гогот Апеманта с готовностью подхватили его подручники, продолжая буравить Минния недобрыми взглядами.
– Ну, пока что это вы стоите у меня на пути, - с тронувшей уголки губ улыбкой заметил Минний.
– И не только у меня, но и у других граждан. Ну-ка, коллеги, посторонитесь!
И Минний медленно сделал шаг наверх, едва не ткнувшись грудью в выпиравшее тяжёлым винным мехом чрево Апеманта. Его дружки, что те охотничьи псы, ждали только команды, чтобы столкнуть Минния в воду, освобождая дорогу хозяину, но Апемант, мгновенье помедлив, отступил на шаг назад и повернулся боком, позволив Миннию пройти.
– Мой брат считает, - молвил он, изучая с брезгливо-презрительной ухмылкой меченные бичом плечи и спину Минния, - что тот, кто однажды побывал в шкуре раба, ни за что не захочет оказаться в ней снова. Ведь рабство страшнее смерти, не правда ли, Минний? Хе-хе-хе!
Остановившись, Минний медленно повернулся к весельчаку, устремив на него исподлобья тяжёлый каменный взгляд. Несколько десятков голых и полуголых мужчин и женщин окружили противников широким полукольцом в ожидании если не потасовки, то доброй перебранки.
– А сам-то ты что выберешь, смерть или рабство? А, Апемант?
– спросил с усмешкой Минний.
– Смерть!
– горделиво выпятив пухлую женскую грудь и живот, ответил Апемант.
– А я думаю, что рабство!
– не поверил ему Минний и, продырявив расступившуюся толпу падких на зрелища зевак, скрылся в раздевалке.
В этот вечер вдова ткача Сополиса напрасно ждала Минния. Порасспросив о ней Мегакла, он выяснил, что разлюбезная Аркеса и при живом муже не слишком-то блюла святость супружеского ложа (особенно в последние годы, когда Сополис совсем ослабел от источившей его силы чахотки), а уж после того как овдовела - кто только не побывал в её гостеприимном доме, где к их услугам была не только сама любвеобильная вдовушка, но и четыре задастые рабыни-ткачихи! В числе прочих, не раз бывали там и оба сына Гераклида, и 48-летний Апемант (говорят, он проторил туда дорожку ещё при живом Сополисе), и сам Мегакл, горячо расхваливавший Миннию ожидающие его там удовольствия, пожелав составить ему компанию. Но Минний решил пока не спешить и, сославшись на необходимость закончить заказанную ему на завтра судебную речь, предложил приятелю наведаться к весёлой вдове пока что без него.
Два дня спустя настал черёд
В ведении номофилаков находилась городская тюрьма - сравнительно небольшое, продолговатое каменное строение, задней стеной упиравшееся в береговую возвышенность в северной части порта. В пяти полуподвальных камерах, рассчитанных на полсотни человек, за крепкими запорами и замками держали до суда убийц (совершивших убийство по злому умыслу практически всегда приговаривали к смерти, а рабов-убийц - всегда), святотатцев, фальшивомонетчиков, насильников, воров, злостных должников (за незначительные преступления в тюрьму не сажали, ограничиваясь денежными штрафами и телесными наказаниями). Две из пяти камер были отданы под спальни двум десяткам полисных рабов. Наверху находилась казарма стражей с отгороженной в левом торце комнатой для номофилаков. Справа к эргастулу примыкала конюшня с двумя десятками разделённых дощатыми перегородками стойл. Спереди и с боков эргастул, конюшня и небольшой, мощёный булыжником двор были обнесены высоким каменным забором с неширокими одностворчатыми воротами посередине. С левой стороны к забору была пристроена открытая спереди кухня, с дровяным складом, чуланом для хранения продуктов, длинным столом, двумя вкопанными в землю лавками и очагом, на котором повара из числа рабов готовили скудную пищу для своих товарищей и арестантов (арестантов кормили раз в день - их подкармливали родственники; рабов - утром и вечером; стражи питались тем, что захватили из дому). Из тридцати городских стражей два десятка были в распоряжении номофилаков днём, а третий охранял эргастул ночью, меняясь через каждую декаду.
Явившись в первое своё рабочее утро в эргастул, Минний и его напарник Дамокл (тоже сторонник антискифской партии Гераклида) прежде всего познакомились с выстроившимися во дворике двумя десятками стражей дневной смены. Это по большей части были молодые люди, недавно отслужившие эфебами, из семей перебивавшихся с хлеба на воду бедняков (каждому стражу полис платил по три обола в день; такая же плата была и у воротных стражей).
Затем оглядели выведенных во двор рабов. Обутые в стоптанные, подчас дырявые кожаные башмаки и скифики, одетые в грязно-серые, латаные полотняные хитоны длиною до колен (некоторые счастливцы имели даже штаны), заросшие длинными, спутанными, давно не мытыми, кишащими паразитами волосами, служившими им вместо шапок, вид они имели довольно жалкий.
В это утро с мрачного зимнего неба валил густой лапчатый снег, и выгнанные из пусть и зловонных, но сухих и защищённых от холодного ветра полуподвальных камер рабы, следя настороженными глазами за незнакомыми номофилаками, зябко кутались в истёртые до дыр, истрёпанные по краям рогожные плащи, сшитые наверху в виде капюшона, служившие им днём защитой от ветра, дождя и снега, а ночью - одеялами. Хотя настоящих морозов ещё не было, многие простужено кашляли и шморгали красными сопливыми носами.