Савмак. Пенталогия
Шрифт:
Оглаживая свой кожаный "рог", налившийся от этих мыслей острым желанием углубиться в аппетитное тело обольстительной пастушки, сын вождя стал строить планы, как бы это устроить. Проворочавшись полночи, он наконец уснул, так ничего путного и не надумав. О напрасно ждавшей его в эти часы в своей уютной тёплой спаленке Акасте он не вспомнил ни разу.
8
Следующий за выборной экклесией день традиционно был в Херсонесе нерабочим.
С раннего утра новоизбранные иерархи, демиурги и эйсимнеты, их родные и друзья - все в праздничных одеждах - собрались на центральном теменосе. Под предводительством нового жреца-басилея Полидокса на площадке между храмами Девы, Херсонаса и Зевса
Затем, по образованному эйсимнетами и демиургами живому коридору, из храма Царицы-Девы выступило торжественное шествие. Гордо вскинув увенчанную расшитой золотыми узорами и крупными жемчужинами налобной повязкой-диадемой голову, впереди шла главная жрица (традиционно эту почётную должность исполняла супруга жреца-басилея). На плечи её, поверх окантованной золотыми пальметтами белоснежной столы, была наброшена редкостная в этих краях жёлто-чёрная леопардовая шкура, с завязанными на груди узлом передними лапами. Вслед за старшей жрицей из распахнутых дверей храма вышли попарно три десятка молодых жриц в длинных белых столах и накинутых на плечи пятнистых красно-белых шкурах косуль - любимых животных Девы, с длинными распущенными волосами, перехваченными вокруг головы золотыми лентами. Две передние девушки - самые стройные и миловидные - несли у бёдер сплетённую из тонких золотых прутьев двуручную корзинку, в которой была помещена величайшая драгоценность Херсонеса - божественный састер; это был единственный день в году, когда главная святыня полиса ненадолго покидала своё надёжное убежище в подвале выстроенного для неё в центре города храма, дабы граждане могли убедиться воочию, что святыня на месте, цела и невредима, и значит, стены города находятся, как и прежде, под её надёжной защитой.
Састер представлял собой изваяние из красноватого зернистого камня, высотой чуть более локтя, отдалённо напоминающее женскую фигуру без рук, с широкими бёдрами, выпуклым животом и острыми холмиками грудей. Над золотой корзиной возвышалась только круглая голова с волнистой резьбой волос и "кошачье" лицо идола, с широко расставленными круглыми впадинами глаз и кровожадно улыбающимся широким серповидным ртом. Грубые, почти бесформенные черты фигуры и скорее звериного, чем человеческого, лица таврской богини говорили если не о нерукотворном "небесном" происхождении, то о глубокой древности пропитанного кровью множества жертв каменного идола.
Пройдя между толпившимися по сторонам правителями полиса, с жадностью всматривавшимися в састер, словно он был из чистого золота, жрицы вынесли его через пропилеи на агору, где их дожидалась около входа блещущая роскошной отделкой колесница (та самая, на которой в день свадьбы провёз по городу Агафоклею Каллиад). Почётная стража из трёх десятков молодых людей из знатных семей, радующая глаз зеркальным блеском доспехов и богатой отделкой щитов, мечей и копий, оберегала колесницу от напора заполнившей агору праздничной толпы; сегодня тут было полно любопытных женщин, подростков, а также живущих в городе и в долине Ктенунта тавров, пришедших хоть одним глазком взглянуть на свою похищенную богиню. Сам басилей Полидокс, стоя за выгнутой широкой дугой передней стенкой колесницы, держал в руках обшитые серебряными бляшками ременные вожжи впряженной в неё пары гладких снежно-белых кобылиц.
Знатные девы, которым доверено было нести састер, взошли на открытую сзади колесницу и установили корзину с идолом на круглую резную капитель гладкоствольной малахитовой колонны, возвышавшейся
Десять стражей переместились вперёд, расчищая сомкнутыми щитами путь для упряжки, остальные двадцать выстроились цепочками по бокам. Басилей тронул коней медленным шагом по главной улице к видневшейся в северном её конце арке Парфенона и высившейся за аркой, подобно маяку, огромной статуе Афины. Жрицы таврской Девы во главе с женой басилея шли сразу за колесницей (первыми - жена и невестка Формиона), за ними чинно следовали, постукивая дорогими посохами, вышедшие из широких ворот теменоса иереи, эйсимнеты и демиурги, среди которых в задних рядах, рядом с Мегаклом шёл и Минний.
Проехав по живому коридору славивших божественный састер горожан (женщины и девушки при этом бросали под ноги лошадям выращенные к празднику в домашнем тепле цветы), Полидокс остановил упряжку возле статуи Афины. Двое храмовых рабов сняли малахитовую колонну с колесницы, занесли в храм Артемиды и установили в наосе возле увитого резными раскрашенными гирляндами мраморного постамента хозяйки храма. Здесь, рядом со своей эллинской "сестрой", пленённая таврская Дева-Орейлоха простояла до вечера под охраной двух вооружённых стражей и двух жриц, сменявшихся через каждый отмеряемый клепсидрой час. И любой желающий мог поглядеть на неё вблизи, обратиться к ней с какой-либо просьбой, мольбой, поднести дары (лучше, конечно, сразу обеим Девам) и обагрить в её честь кровью какого-нибудь животного или птицы один из расположенных перед входом в храм (внутри проливать кровь не дозволялось) жертвенников. А после захода солнца укутанная с головой в леопардовую накидку старшей жрицы Орейлоха тем же путём варнулась в свой храм, чтобы опять скрыться на целый год в своём потайном убежище.
Демиурги же, проводив састер до Парфенона и принеся дары Артемиде и Афине, проследовали обратно на центральный теменос, где их ждала совместная праздничная трапеза вокруг горевшего неугасимо вот уже четыре сотни лет в передней зале храма Херсонаса очага полисной Гестии.
На следующий день начались рабочие будни.
– Чем думаешь теперь заняться?
– спросил Гераклид, завтракая вдвоём с Миннием (Агасикл ещё отсыпался с молодой женой).
– Будешь, как и прежде, сочинять судебные речи для бедняков?
– Буду. Только теперь мне придётся брать за свои труды плату деньгами, а не голосовальными черепками, - отвечал Минний с лёгкой улыбкой.
– Тем более, я собираюсь прикупить ещё пару рабов в качестве телохранителей.
Гераклид пристально посмотрел в глаза сидевшему напротив Миннию (они завтракали сидя в креслах).
– Ты решил всё же пободаться с Формионом?
– Я не хочу, чтобы однажды меня нашли в одной из бухт с проломленным черепом.
– Ну да, ну да, - согласился Гераклид, ставя на столик недопитый скифос с козьим молоком.
У входа на агору Минния, направлявшегося с Гераклидом, Артемидором и ещё несколькими демиургами в сопровождении рабов в булевтерий, перехватил отец Поликасты Гиппократ. Поймав Минния за руку, он напомнил об обещании помочь его родственнику Демотелу. Минний предложил старику подождать его в термах, где он расскажет, что же произошло с Демотелом, более подробно.
– Это тесть моего товарища по эфебии коропласта Дельфа, - догнав у стелы с присягой Гераклида и остальных, пояснил Минний.
– Просит вызволить своего родича Демотела, приговорённого несколько лет назад к рабству.
– Ну, теперь тебе многие будут докучать подобными просьбами, - сказал Гераклид.
– Это не тот ли Демотел из Керкинитиды, который собирался убить Мессапию, чтобы вызвать войну со скифами?
– спросил подошедший поприветствовать коллег-демиургов агораном Герофант, сторонник Гераклида.
– Помните то громкое дело о заговоре керкинитов?
– Гиппократ говорит, что Демотела оклеветали, - сказал Минний.
– Ну, о своих родных все так говорят!
– возразил Герофант.