Савмак. Пенталогия
Шрифт:
– Слушай, а где ты будешь теперь жить?
– спросил Делиад.
– Давай, пока не найдёшь себе богатую вдовушку с собственным домом и кучей детей в придачу, перебирайся ко мне.
Дружеское расположение Делиада к Ламаху выглядело абсолютно искренним. Если судить по открытому, дружелюбному лицу, юноша казался не способным на коварство. Но как знать, какие мысли таятся в этой голове, за излучающими приязнь глазами? Ламах был единственным, кто знал, куда исчезло предназначенное Скилуру золото. Избавившись от Ламаха, Делиад убил бы одной стрелой сразу двух птиц: во-первых, обрёл бы уверенность, что случившееся навсегда останется тайной, и, во-вторых, присвоил бы всё украденное себе - зачем отдавать кому-то сгоряча обещанную треть? Во всяком случае, Ламах
– Благодарю, Делиад. Не хочу стеснять тебя.
– Да ну, ерунда! Дом большой, ты меня ничуть не обременишь.
– Ещё раз благодарю. Поверь, я ценю твоё расположение, но хилиарх поручил мне навести среди гинекономов дисциплину, поэтому я думаю, что мне лучше пока пожить в их казарме.
– Ну, как хочешь, - огорчённо развёл руками Делиад.
– Гекатонтарх! Вода вытекла! Пора менять караулы!
– объявил приглядывавший за клепсидрой воин.
Проведя последнюю бессонную ночь в родной казарме, утром, после завтрака, Ламах отнёс в арсенал копьё, щит с трезубцем Спартокидов, шлем, обшитые железной чешуёй штаны и тунику и красный, с золотым трезубцем гиматий, носить который не имел более права. На бывшем декеархе соматофилаков осталось лишь купленное на его собственные деньги: красные скифики мягкой оленьей кожи, тёмно-синие суконные штаны, коричневый хитон с длинными рукавами, перетянутый на талии широким красным ремнём с рельефной головой горгоны на массивной бронзовой пряжке, и тёмно-красная войлочная шапка, прикрывавшая его коротко остриженные волосы и уши. Слева на поясе висел меч, с которым Ламах не пожелал расстаться и выкупил его за полцены у начальника царского арсенала, справа - нож.
Получив у лохага Никона причитавшееся ему за две декады жалование, Ламах поднялся в комнаты своей сотни, попрощался со всеми до вечера (где именно состоится прощальная пирушка, он сообщит позже), в последний раз окинул сумрачным взглядом из под нахмуренных бровей помещение, в котором прошли 12 лет его жизни, и, прихватив внушительных размеров сундук с личными вещами, сгорбив спину, медленно двинулся к выходу, провожаемый всеми бывшими в этот момент в казарме декеархами и бойцами своего десятка, один из которых поспешил взять у него сундук. Обнимаясь на каждом шагу и обмениваясь дружескими похлопываниями по плечам и пожеланиями с добрыми приятелями из других сотен, сильно замедлившими его и без того не быструю поступь, Ламах в воротах казармы ещё раз напомнил провожавшим о вечерней пирушке и дальше пошёл один, отказавшись даже от добровольного носильщика сундука, готового сопроводить бывшего командира аж до логова гинекономов.
Оставив на прощанье по серебряной монете у ног охранявших вход в крепость Ахилла и Геракла, Ламах пожал руки выстроившимся в шеренгу воротным стражам, выслушав с застывшей гипсовой маской на лице улыбкой их шутливые напутствия, которыми его мучили всё это утро, быть поосторожней на новом посту с чужими жёнами.
Выйдя из крепости на площадь, Ламах глубоко вздохнул и, едва заметно припадая на неокрепшую левую ногу, решительно зашагал к видневшемуся ниже на спуске пританею - представляться управлявшим жизнью столицы пританам, в подчинении у которых были, в том числе, и гинекономы.
В конце месяца гиперборетея, которым в день осеннего равноденствия заканчивался на Боспоре год согласно перенесенному сюда переселенцами из Ионии милетскому календарю, столичная община предоставляла басилевсу (бывшему заодно и пантикапейским архонтом) список из 5-6-ти десятков граждан, достойных быть помощниками басилевса в управлении текущими городскими делами. Басилевс выбирал из них по своему усмотрению шестерых пританов, на плечах которых и лежала в течение года основная нагрузка по управлению городским хозяйством. Таким же образом выбирались и жрецы столичных храмов, за исключением того, что в этом случае басилевс, как правило, без возражений утверждал
Гиликнид ещё вчера предупредил пританов, что басилевс назначил нового гинекономарха вместо не внушавшего доверия Бастака.
Пританей находился на северо-восточном склоне Пантикапейской горы, на полпути к пересекающей весь город с запада на восток Скифской улице, служа как бы посредником и передаточным звеном между Новым дворцом и агорой, между басилевсом и народом. Шестеро пританов ходили на службу попарно: день проводили в пританее, занимаясь малозначимыми делами (все важные дела решались в Новом дворце), а два следующих дня проводили по собственному усмотрению. Одной из важных обязанностей пританов было поддержание неугасимого огня в очаге Гестии в главном зале, напротив центрального входа в пританей, но пританы, разумеется, не подбрасывали дрова в огонь самолично - для этого в пританее имелись рабы.
Рабочий кабинет пританов находился слева от центральной залы, напротив комнаты глашатаев. В этот день в пританее дежурили Антисфен и Сострат. Первому, судя по белой как лунь голове и изрезанному глубокими морщинами лицу, было уже далеко за шестьдесят. Своё богатство и благополучие он поддерживал, занимаясь распространённым на берегах кишащего всевозможной рыбой пролива между двумя морями промыслом - производством чрезвычайно популярных в эллинском и римском мире рыбных соусов и засоленной рыбы. Его напарник был лет на пятнадцать моложе, о чём красноречиво говорило его налитое, румяное лицо, солидно округлившийся под синим шерстяным хитоном живот и цветущий вид. Сострат, понятное дело, тоже был человек не бедный - владел большой мастерской в порту, специализировавшейся на изготовлении рыбачьих челнов.
Один из двух сидевших на корточках в маленькой передней комнатке рабов-прислужников, без которых богатый человек и шагу не ступал из дому, нырнув в кабинет, доложил о приходе нового гинекономарха.
– Пусть войдёт!
– услышал Ламах из-за неплотно прикрытой двери тонкий старческий голос.
Кабинет представлял собой небольшую уютную комнату, с выложенным простеньким узором из тёмных дубовых и светлых еловых квадратных паркетин полом, двумя кушетками у боковых стен, парой стульев около входа, парой кресел в глубине, продолговатым краснолаковым столиком на гнутых ножках между креслами и пышущей теплом керамической жаровней в центре. Обменявшись приветствиями с сидевшими в креслах пританами, Ламах, чуть помедлив, опустил на паркет у дверного косяка свой сундук и, обойдя жаровню, протянул старшему из них свёрнутый в трубочку указ о своём назначении.
Развернув папирус, Антисфен разглядел только красную печать с трезубцем и передал товарищу.
– Сострат, у тебя глаза помоложе, прочти-ка!
Прочитав в голос царский указ, Сострат вернул его Ламаху. Вызвав через раба одного из бездельничавших в своей комнате молодых глашатаев, Антисфен послал его на розыски отставленного гинекономарха.
– Садись, гинекономарх - в ногах правды нет, хе-хе!
– указал Антисфен на ближнюю к себе кушетку, после того как получивший задание глашатай скрылся за дверью.
– Нам теперь работать вместе, так что давай знакомиться...
Удовлетворяя любопытство обрадованного возможностью поболтать с новым человеком, свойственное многим старикам, Ламаху пришлось кратко и неохотно - в его однообразной солдатской жизни не было до последнего времени ничего особо интересного - рассказать о себе.
Отец его был воином, охранявшим Длинную стену, мать - дочерью перевозчика из Порфмия. Детство и юность его прошли в военных лагерях у Длинной стены. В 15 лет он поступил на военную службу. Во время войны с Арготом - тогда ему было 20 лет - он сумел отличиться и был принят в ряды соматофилаков басилевса. За 12 лет он выслужился в пентаконтархи, но во время недавней войны со скифами повредил ногу и не может больше полноценно служить в охране басилевса. Поэтому хилиарх Гиликнид поручил ему возглавить гинекономов и навести среди них железную воинскую дисциплину.