Саженец
Шрифт:
— Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, — философски ответил парень, хохотнув и порадовавшись тому, как ловко сумел перевести реплику Фауста. — А если без шуток, то странный вопрос, конечно. Я твой сын.
— Нет, — покачал он головой.
— Что значит «нет»?
— Когда я тебя видел последний раз, ты был другим.
— Все мы меняемся. — пожал плечами Беромир.
— Но не так…
— Как «так»?
— Ты изменился даже внешне. Я с трудом тебя узнал. Словно
— Это все из-за того, что я окреп телом.
— Это тоже удивительно. Но… нет. Лицо. У тебя изменилось лицо.
— Отец… ты просто многое пережил, и память тебя подводит. Я все эти годы был на виду у Красного листа и прочих помнящих меня с самого раннего детства.
— Ведуны… проклятые ведуны… — покачал головой Путята с какой-то ноткой отчаяния в голосе. — Что они натворили!
— Да что они могли сделать?! О чем ты толкуешь?
— В наши дни уже и о том и не сказывают, но еще мой дед…
И дальше Путята поведал Беромиру классическую легенду из архетипа «короля под горой». Вариацию на эту тему. Дескать, древний витязь спит в своем кургане. И только в тяжелые времена его может пробудить призыв круга ведунов Священной рощи. Ну и прочие бла-бла в том же духе.
— Хм… Знаешь, не сходится.
— Что не сходится?
— Этот твой витязь спит в своем кургане. Если его разбудить, то он проснется и выйдет из него. А я тут при чем? Не сходится ничего. Думаю, что мухи с кашей мешать не стоит.
— Все сходится, — с нажимом произнес Путята. — В предании не сказано, как именно он проснется. Ты умер. Там. В реке. Кем ты пробудился? Обновленным собой или нет? Я вижу, что нет. Ты — не мой Неждан. Ты кто-то другой. К тому же ты ведаешь о делах минувших, о землях далеких, сказывая о них так, словно видел их своими глазами. Говоришь на никому не ведомом языке.
Беромир промолчал. Оправдываться не хотелось, да и выглядело это все глупо. Хотя педалирование поднятой темы ему совсем не нравилось.
— Чего не отвечаешь?
— Какой мне смысл возражать? Думай, как пожелаешь.
— Назови свое истинное имя.
— Отец, тебе нужно быть очень осторожным с пивом, медом и вином. Ты бы еще попытался провести ритуал экзорцизма.
— Чего? Какого еще цизма?
— Так ученые мужи называли изгнание духа, вселившегося в чужое тело.
Путята подобрался и как-то напрягся.
— Что? Уже вы все заготовили для этого? — наигранно удивился Беромир.
— Нет! Я не стану этого делать! Мы об этом даже не говорили!
— О чем «этом»?
— Изгонять тебя из тела моего сына. Он умер. Там. В реке. Я видел. А ты… нет, я не стану тебя изгонять. Ты слишком много добра несешь нашим людям.
— Отец…
—
— Мда… — покачал головой Беромир. — Давай уже хватит? В конце концов, подобные разговоры не имеют никакого смысла. Лучше расскажи, что у вас там приключилось. Как мама и сестры?
— Мама… хм… Моя жена жива-здорова, а дочь осталась лишь одна. Рокосланы нас почти не кормили, когда гнали на продажу.
— Ты сейчас на службе Рима?
— Да. Возглавляю ауксилию при векселяции легионной, что стоит в Оливии.
— И все? Ничего больше сказать мне не хочешь?
— Мне сложно говорить с тобой. Непонятно. Как с сыном не могу, ибо не сын ты мне, а с чужаком о таком не беседуют.
— И что может изменить этот взгляд? Или ты хочешь порвать со мной вовсе и просто держаться стороной?
— Скажи свое истинное имя. Оно умрет со мной. И я никогда его не использую для чародейства или заговора.
— Вот заладил… — отмахнулся Беромир.
— Это доверие, — пожал плечами Путята. — Я должен понимать, кого принимаю в свою семью.
Беромир промолчал.
Так и стояли минут пять, не меньше. Молодой ведун, отвернувшись от отца, смотрел на медленно текущие воды Днепра. А тот не торопил его и просто ждал. Пока, наконец, не добавил:
— Ты сам решай.
— Что решать?
— Нужен тебе отец и семья, али нет.
Беромир фыркнул с раздражением.
— Ты ведь видишь, как все к тебе относятся? Думаешь, отчего ты, ведун Близнецов, а до сих пор не вошел в Священную рощу? Они не знают, как с тобой поступить. Ибо ты ни жив ни мертв.
— Это ведуны тебя послали?
— Да. — нехотя и не сразу ответил Путята. — Я вообще не хотел с тобой разговаривать.
— Почему? Я разве кусаюсь?
— Ты-то? Неужто не задумывался над тем, сколько крови уже на твоих руках? Ты ее льешь так, словно тебе оно дело привычное. Покойных врагов проклинаешь, страшно. О… слухи о тебе идут такие, что кровь в жилах стынет. Про тебя даже роксоланы с уважением говорят. А они уважают только тех, кто льет чужую кровь, что водицу.
— Хорошо. Что ты, хм, ладно, они — эти ведуны, от меня хотят?
— Чтобы ты назвал свое истинное имя мне. А я принес бы тебе клятву молчания и признал своим сыном. Включая в род и клан.
— Даже так? И кем же я предстаю в их глазах?
— Древним витязем, который волею Перуна и рукою Велеса пробудился в теле моего мертвого сына.
— Разве я мертв?
— Ты не живой и не мертвый. Вне смерти и рождения. Ты дышишь, но кто ты? Чей ты? Откуда ты?
Беромир вновь промолчал.
Путята же достал нож поясной и произнес, глядя в глаза молодому ведуну: