Сброд
Шрифт:
Ворон сел на лежаке, и пристально уставился в глаза Духовладу. Видимо, ещё раз прокрутив в уме полученную информацию, он стал сомневаться, уточнять детали:
– А с чего ты вообще взял, что этот шнырь пропал? Может, завалился куда-то, да и дрыхнет мёртвым сном… Пил он вчера, как буйвол. Побольше меня, это уж точно! Правда, молодцом держался, не раскисал вроде, но в этом деле окосеть мгновенно можно: вот ты, вроде, бодрячок, а через глоток – уже бревно мычащее.
Духовлад, ранее убеждённый Мстивоем, настаивал на своём:
– Слишком гладко у него всё вышло: и от дружинников ушёл, и цель для налёта нашёл, и вместо добычи здесь пойло одно, и пьёт он не хмелея… Так что лучше, по-моему, к худшему изготовиться.
– А не проще дружинникам, было бы здесь нам засаду
– Тогда наши разведчики могли бы что-то заподозрить. Да и спящих, перепившихся резать – это дело менее хлопотное, нежели в открытом бою, пусть даже из засады.
Ворон молчал. По выражению его сосредоточенного лица было видно, что он склонен поверить в сценарий, описанный Духовладом. Заметив, молодой боец попытался использовать это, торопя Ворона:
– Нечего время терять! Надо скорее собирать Совет, объяснить всем ситуацию, решить, как оборону держать будем…
– Какой Совет!? Какая оборона?! – в возмущённом недоумении уставился на него атаман – Я забираю своих людей, и ухожу отсюда. И ты, Малыш, уходишь с нами!
– А остальные? – Духовлад исступлённо задал первый же пришедший в голову вопрос.
– Да плевать мне на остальных! – искренне ответил Ворон – Вчера перепились в хлам, сейчас попросыпаются, и опять к бочонкам присосутся! К тому времени, когда рассудок, наконец, соберётся вернуться в их головы, те уже будут красоваться на кольях у стен Кременца! Не валяй дурака, Малыш! Собирайся, и уходи с нами!..
– Нет – твёрдо ответил Духовлад – Здесь есть люди, которых я не могу, да и не хочу бросать.
– Ну, что ты, как ребёнок! – явно расстраиваясь, воскликнул атаман – Хочешь, бери с собой своего книгоеда! Да кого хочешь, бери! Хоть даже жабу эту рыжую – Ратибора! Главное, чтобы в пути нас не тормозили, а то лично зарежу!
– Нет Ворон, я останусь. Удачи тебе, прощай.
Сказав это, Духовлад повернулся, и твёрдым шагом, не оглядываясь, вышел из барака. Он был расстроен решением Ворона, но не осуждал его. Ведь и ранее было известно, что этот атаман чутко относится лишь к своим людям, а всех остальных (не безосновательно) призирает. Как он – Духовлад – не подумал о возможности такой реакции, ведь Ворон и ранее ему признавался, что подумывает об уходе из «медвежьего воинства», а более уместного случая и не придумаешь. Шагая, и думая об этом, молодой боец даже не заметил, как оказался посреди двора. Он остановился, оценивая происходящее вокруг: разбои, безобразно валявшиеся повсюду, понемногу просыпались, пытаясь подняться на ноги. Получалось это обычно, раза с третьего-четвёртого, и то всего на пару шагов. Те, кто сумел в этом поганом состоянии, сохранить хоть каплю сообразительности, отказывались от более привычного прямохождения, и передвигались на четвереньках. Целью этих сложных, невероятно утомительных походов, на расстояние от пяти до десяти метров, являлись бочонки с недопитым мёдом. Духовлад мгновенно пропитался презрением к этому сброду. Разве достойны спасения эти люди, к которым едва возвращается сознание, как они снова пытаются прогнать его ковшом пойла «на старые дрожжи»?! Может прав Ворон: не нужно с ними возиться, всё равно толку от них меньше, чем даже вони?! Молодого бойца стали разбирать сомнения в правильности своего выбора. Дело было не столько в опасении перед приходом дружины, сколько в симпатии к сплочённости людей Ворона. По представлениям парня именно так должно было выглядеть действительно боеспособное подразделение. Не рабское повиновение «благородно рожденным» командирам, становится залогом победоносности войска, а братская, поделенная на всех ответственность за исход общего дела! Может, стоит вернуться, и согласиться на предложение Ворона уйти с его отрядом? Эту мысль в голове Духовлада, перебил окрик: «Малыш!», послышавшийся за спиной. Молодой боец резко обернулся, и увидел решительно приближающегося к нему Ворона. Следом за атаманом из барака выходили его люди. Подойдя, Ворон в сердцах обратился к парню:
– Ты с ума сошёл?! Одумайся, тебя здесь убьют,
Поймав взгляд атамана, молодой боец уловил в нём сомнение. Крохотное, на самом донышке глаз, но этого было достаточно. Его собственные сомнения улетучились в один миг, и он твёрдо ответил, уверенно глядя в глаза суровому, прожженному разбойнику:
– Без тебя и твоих людей – убьют.
Ворон, приблизившись лицом к собеседнику настолько, что их носы едва не упёрлись друг в друга, так же не отрывая грозного взгляда процедил, сердясь похоже больше на самого себя:
– Да что в тебе такого…
После чего обернулся к своим людям, и, махнув рукой, распорядился:
– Приводите в чувство остальных! Будет Совет!
У Духовлада словно камень с души упал. Он не мог поверить, что ему удалось переубедить этого закалённого рубаку, но факт был налицо, а на удивление не было времени, и молодой боец, воодушевлённый своим успехом, бросился участвовать в подготовке к Совету.
С расстояния метров двадцати, за всем этим наблюдал Мстивой. Он стоял, опёршись плечом на стену одного из бараков, и сложив руки на груди. Как только прозвучали последние слова Ворона, лицо бывшего сотника, до сих пор абсолютно спокойное, исказила одобрительная улыбка.
Повсюду закипела деятельность, как будто ожила сама медоварня. Люди Ворона, бесцеремонно тормошили остальных, ещё не проснувшихся разбоев, отбирали ковши и чаши у тех, кто собирался было опохмелиться, опрокидывали бочонки, в которых ещё оставался мёд, который тут же, жалобно булькая, разливался по земле. Возмущённых подобным обращением пьяниц, пытавшихся робко протестовать, оперативно успокаивали пинками и затрещинами. Ворон, ещё с тремя людьми, «занял оборону» у входа в склад, где хранились ещё не тронутые запасы хмельного напитка. Один угрожающий вид этих стражей отбивал охоту даже приближаться к этой постройке. «Медвежье воинство», понемногу сбрасывая с себя хмельной покров, готовилось собраться с туманными мыслями, и на общем Совете, решить свою дальнейшую судьбу.
глава 10
Радовеж был подвержен немилосердному разорению. Войска Белого Края так и не пришли на помощь Павлу. Последний, в принципе, был готов к подобному развитию событий, и успел стянуть в свою ставку значительные силы из числа стражи подвластных городков и городишек. Численность защитников Радовежа, всё равно была вшестеро меньшей, по сравнению с дружиной Батурия, но, учитывая оборонительную позицию за стенами хорошо укреплённого города, являлась вполне приличной. Всё указывало на необходимость длительной осады, изнуряющей силы обоих сторон. Но осады не случилось, так как, едва войска Батурия подошли под стены и стали разбивать лагерь, в среде радовежской знати, тут же образовалась значительная группировка, весьма впечатлённая увиденным воочию полчищем Батурия, и обличившая Павла в подлом предательстве благородного князя. Их ничуть не смущал тот факт, что совсем недавно они сами с радостью поддерживали идею выхода из состава Чёрного Края, и на каждом застолье говорили дерзкие тосты, прочившие Павлу лёгкую победу. Остальные, кто может быть и стал бы добросовестно держать осаду, но не решился преградить дорогу агрессивному большинству, поддержали мятеж. Павла схватили, а перед дружиной Батурия, открыли ворота.
Радовежская знать, напрасно рассчитывала на милость в награду за сдачу города. Наградой ей стали дыбы, плети палачей, и колья для голов. Город был отдан на поругание дружине. Особенно свирепствовали две тысячи угличей, возглавляемых лично Алексеем, следы от побоев на лице которого, после недавнего визита в Радовеж, окончательно не сошли до сих пор. На главной площади города, поставили два трона, один для Батурия, другой – для его сына Гавриила. Рядом с ними расположилась личная охрана князя: четыре сотни отлично подготовленных бойцов, все как один, снаряжённые полным, тяжёлым ливтонским доспехом, с выгравированным на груди вепрем. В точно таком же доспехе был и сам Батурий, а вот доспех его сына (по капризному требованию последнего), был некстати обильно, даже наляписто, отделан золотом, но владельцу очень нравился.