Счастливчик

Леблан Рене

На другой день Окассен вызвал Жерара и сообщил ему о расторжении помолвки. Бастьен заплатил пять серебряных ливров отступного, и мужчины выпили все вместе с аббатом, которого уже предупредили о новой помолвке. Потом Бастьен и аббат ушли, а Окассен и Жерар пили вдвоём до глубокой ночи.

— Мессир Окассен, — позвали сзади. — Вам спать пора!

Это была Урсула. Она стояла за спиной у Окассена, бледная, с такими мрачными глазами, что трезвому человеку стало бы не по себе. Ведьма,

иначе не скажешь! Но Окассен презрительно крикнул:

— Пошла прочь! Я хозяин у себя в доме!

Он налил ещё вина себе и Жерару и заговорил, маша ладонью, точно отгонял мошек:

— Ненавижу эту девку! Она сумасшедшая, ей вечно мерещатся какие-то голоса. К тому же, она ужасная развратница. Знаешь, что она позволяет с собой делать, Жерар?

Он склонился к уху собутыльника и забормотал вполголоса. Жерар расхохотался, и оба они одновременно сплюнули.

— Ей-богу, не вру! А она говорит, что любит меня.

Урсула молча подошла к столу, забрала бутылку и стаканы. Потом вернулась и надменным голосом сказала Жерару:

— Пошёл спать на лавку!

Тот немедленно подскочил и побрёл к боковой лавке, застеленной овчинами, где ему и прежде доводилось ночевать.

Потом Урсула обернулась к Окассену:

— И ты — спать, сию же минуту!

— Ты кому приказываешь, девка! — завопил он.

Но Урсула только глянула на него своими чёрными пронзительными глазами, и он стих, точно погас.

— Иди спать, — повторила она.

И он молча отправился наверх.

Назавтра, во время воскресной службы в церкви объявили о новой помолвке Николетт. Впервые она сидела не сзади, со слугами, а на одной скамейке с господами, слева от мадам Бланки. Из церкви Бастьен и Николет вышли рука об руку. Деревенские девушки, приятельницы Николетт, кричали хором:

— Поздравляем! Поздравляем!

Николетт ничего не могла поделать с собой — постоянно улыбалась, хотя и понимала, что выглядит, как по уши влюблённая дурочка. Ну и пусть! Пусть все знают, что она влюблена без ума.

Напевая весёлую песенку, она порхала по кухне, ловко просеивала муку, взбивала яйца — готовилась испечь сладкий пирог. Изредка останавливалась и окидывала взглядом заплесневелый потолок, трещины на стенах, закопчённые горшки у очага. Скоро она уедет навсегда из этого убогого места!

Да, она здесь выросла, привыкла не замечать бедности и уродства. Привыкла, что её унижают и считают чем-то чуть значительнее кошки. Но теперь с этим покончено! Наверное, Господь послал ей любовь, чтобы спасти из этого мрачного дома. Как говорят в церкви, Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге.

Тем временем Окассен позвал Бастьена наверх.

— Послушай, братец. Когда Николетт собиралась за Жерара, я обещал за ней не очень большое приданое. Всё-таки, Жерар просто конюший. Но сейчас я хочу увеличить её свадебный

дар.

— Не надо, Окассен, — смущённо возразил Бастьен. — У неё всё будет, ничего вообще не давай.

— Не думаешь же ты, что я настолько беден! — сердито спросил Окассен, и ноздри его раздулись.

Конечно, настолько, подумал Бастьен. Мало найдётся в Анжу таких бедных рыцарей, не имеющих не то что замка — даже самой убогой кареты для матери. Но вслух он ничего не сказал. Окассен снял с шеи маленький ключик и отпер старинный ларец из тёмного дерева.

— Вот, вещь из приданого моей матери. Дед думал, что она передаст это своим дочерям. Но у меня ведь нет сестёр. Возьми, Бастьен.

Это была золотая цепь, старинная, тяжёлая и грубая, такие теперь носили только мужчины.

— Мать не похвалит тебя за это, — сказал Бастьен. — Николетт тебе даже не родственница. И у тебя самого будут дочери.

Окассен нервно засмеялся.

— Нет, у меня будут только сыновья!

— Я сейчас не возьму, — мягко проговорил Бастьен. — Давай на свадьбе, как положено.

— Ну, ладно, — тотчас согласился Окассен. — На свадьбе, так на свадьбе. Пойдём вниз. Выпьем вместе с Николетт, все втроём!

Они выпили. Николетт продолжала улыбаться. Она чувствовала — всё дурное умчалось прочь, словно грязь, смытая весенним дождём. Бастьен обнимал её за талию. Окассен улыбался той чистой улыбкой, которую Николетт помнила у него в раннем детстве. Как будто снова стало им по шесть лет...

Через день Бастьен отправился в свою крепость. Целуя на прощание Николетт, он сказал весело:

— Я куплю в городе кольца. А ты садись шить себе венчальное платье!

Она рассмеялась.

— Глупенький, я уже шью его!

Глава 8 Сатанинский дождь

Под вечер в Витри заявился отец Рок и «притащил с собой», как сказала Урсула, огромную дождевую тучу. Небо над лесом стало сизо-чёрным, в воздухе запахло дождём. Ласточки, жившие под крышей дома, тревожно носились над двором, задевая крыльями траву. Но пока не упало ни капельки.

— Лишь бы сильной грозы не было! — заметил отец Рок, скидывая с плеча кожаный мешок. — Говорят, в Анжере молнией сожгло собор и целую слободу гончаров.

Отец Рок, толстенький низкорослый монах из обители Сен-Жерве, появлялся в Витри три-четыре раза в год. Когда-то он обучался воинским искусствам вместе с покойным отцом Окассена, но посвящения в рыцари не прошёл — посчитал более выгодным для себя постричься в монахи. Он был крёстным отцом Окассена и, приходя в гости, неизменно приносил крестнику гостинцы — пару горшков монастырского сухого варенья.

— Давай, давай, отче, доставай своё варенье, а мы тебе нальём свежего сидра! — радостно воскликнул Окассен. — У нас отличный сидр получился в этом году. Николетт, собирай на стол!