Счастливчик

Леблан Рене

— Да мой отец сам женился не на дворянке! — живо возразил Бастьен.

Николетт чувствовала на себе пристальный взгляд Окассена. Он не сводил с неё глаз, но лицо его было непроницаемо. Николетт дрожала от невольного страха, хотя бояться, кажется, было нечего.

— Я вам честно скажу, тётушка, — продолжил Бастьен. — Я очень люблю Николетт. Ни на ком не желаю жениться, кроме неё.

— Ну, коли так, — смущённо проговорила мадам Бланка.

Её мучили подозрения о связи между Окассеном и Николетт. Он никогда не спрашивала сына об этом, поскольку приличия не позволяли. Если бы на Николетт

женился Жерар, то он и не подумал бы возмущаться. В конце концов, это право сеньора, освящённое обычаями. Другое дело — Бастьен, дворянин и родственник, к тому же. Не вышло бы скандала...

— А сама Николетт что думает? — вдруг спросил Окассен. — Скажи, сестрица, разве ты любишь Бастьена больше, чем Жерара?

Николетт залилась жарким румянцем. Окассен смотрел на неё в упор, без всякой злобы, скорее растерянно.

— Сынок! — укоризненно проворчала мадам Бланка. — Кто же спрашивает девушку о таком?

Николетт молчала. Ей казалось, она сейчас потеряет сознание от волнения и боязни услышать отказ.

— Почему ты молчишь? — настойчиво спросил Окассен. — Ты боишься, сестра? Ты не хочешь идти за мессира Бастьена?

Она взял её за руку, не жёстко и грубо, как, бывало, хватал на кухне. Его ладонь казалась совсем слабой, даже дрожала слегка. Словно он снова просил у неё защиты от ночных кошмаров.

— Я люблю мессира Бастьена, — быстро проговорила Николетт.

Окассен резко отдёрнул ладонь.

— Коли так, я согласен. Завтра пошлём человека за Жераром.

Николетт и Бастьен выскользнули из дома поодиночке, а потом встретились на своём обычном месте — у межевого камня на дороге. Взялись за руки и пошли к лесу. Едва скрывшись за деревьями, Николетт бросилась на шею к Бастьену.

— Как здесь плохо было без тебя, господи! — воскликнула она, прижимаясь лицом к его груди. — Они тут все точно ума лишились... Я день и ночь думала о тебе.

— Теперь всё позади, — проговорил он, осыпая поцелуями её лицо. — Теперь ты моя, и скоро я увезу тебя отсюда навсегда.

И вот снова Бастен постелил свой плащ на мягкую траву. Снова соединялись их губы, сплетались пальцы. Запах лесных трав, разогретых за день солнцем, дурманил разум. Бастьен расшнуровал платье Николетт, прижался лицом к её тёплой груди. За полтора месяца разлуки Николетт отвыкла от ласк Бастьена, сначала ей было даже немного стыдно. Но едва она посмотрела в его тёмные, как каштаны, глаза, в которых горели ей одной предназначенные искры, смущение тотчас ушло. Она сама развязала его пояс.

— Погоди, милая, — ласково сказал Бастьен. — У меня есть кое-что для тебя.

Он вынул из кошелька крошечный кожаный футляр.

— Я заказал это для тебя в городе, у ювелира.

Это была изящная золотая цепочка с медальоном, на котором блестели три шарика — символ святого Николая, покровителя Николетт. По ободку вилась надпись из речений святого: «Te regina mundi!».

— Ты — царица мира, — перевёл Бастьен.

Николетт нежно улыбнулась

и поцеловала медальон. Бастьен сам застегнул замочек на её шее и расположил украшение между её грудей. Не выдержал соблазна, взял их в ладони и прижался лицом.

— Настоящая царица мира!

Николетт ощутила свой сосок в его губах, а его руку — на своём животе. Она закрыла глаза и сладко вздохнула.

— Боже, я уже и забыла, как это прекрасно!

— Теперь у нас этой будет каждую ночь, каждый день. Мы сразу обвенчаемся. Я скажу аббату, что меня ждёт служба, и я не могу ждать трёх оглашений в церкви. Только съезжу в крепость и сообщу герцогу.

— Он не может запретить тебе жениться? — испуганно спросила Николетт.

— Нет, — улыбнулся Бастьен. — Я уже говорил ему о тебе, и он согласился. Нужно было только договориться с тётей и кузеном. Но теперь всё улажено.

На этом с серьёзными разговорами было покончено. Бастьен стал шептать на ухо Николетт всякие любовные глупости и ласкать её. Руки его были горячи, как огонь, губы — нежнее шёлка. Их тела совпадали, словно два тщательно подобранных кусочка мозаики.

«Бог создавал нас нарочно друг для друга!» — подумала Николетт.

Рука Бастьена нежно скользила по её животу, потом ниже, пока под пальцами не проступил любовный сок. Бастьен засмеялся и, нырнув с головой под платье Николетт, целовал её живот, ноги и лоно, пока она не застонала:

— Ах, Бастьен! Нет сил больше терпеть! Возьми меня, наконец!

Вечером, как всегда, явилась Урсула. Она неподвижно сидела на лавке в кухне и тревожно наблюдала за дверью в трапезную. Николетт понимала, что Урсула ждёт, пока Окассен позовёт её. А он лишь досадливо скользнул по ней взглядом и продолжил беседовать с Бастьеном об охоте и урожае.

Николетт понесла им кувшин с вином и кубки. Урсула молча подхватила блюдо с нарезанным сыром и виноградом и пошла следом за Николетт, как тень. Окассен снова отвёл от неё взгляд. Девушки удалились в кухню. Бастьен, уже знавший о сожительстве двоюродного брата с Урсулой, сказал негромко:

— Я сегодня лягу на лавке в трапезной. Не хочу тебе мешать.

Окассен нервно усмехнулся:

— Не беспокойся. Я прогоню эту девку.

Бастьен не смотрел в лицо кузену. Ему словно передалось отношение Николетт к этой странной связи — гадливость пополам со страхом. Как будто он узнал о каком-то гнусном извращении.

— Не стоит себя стеснять, я лягу внизу, —повторил он.

Окассен с презрительной усмешкой заглянул ему в лицо.

— Не надумал ли ты ночью к Николетт перебраться? Так она не такая! Да, я в ней уверен. Это тебе не твои деревенские потаскушки!

И тут же он сам себя перебил, спросив с ужасом:

— А может, ты уже совратил её? Почему она так сразу согласилась? Я давно замечал, что она по тебе сохнет, но... Неужели ты уже испортил девчонку, Бастьен?

— А если даже так? — резко спросил Бастьен. — Я собираюсь на ней жениться. Тебе какое дело? Ты ей не отец и не духовник.

Глаза Окассена наполнились отвращением, точно он увидел в своей тарелке живую жабу.

— И ты женишься на девке, которая даже не соблюла себя до свадьбы? У тебя совсем гордости нет, Бастьен!