Счастливчик
Шрифт:
По его голосу Николетт поняла, что Окассен плачет. Как в детстве, она завернула его в одеяло, стала ласково гладить по волосам.
— Тихо, тихо, мой хороший. Не бойся. Тут никого нет, я всех прогнала.
Он так и уснул, положив голову ей на грудь. Николетт не испытывала ни стыда, ни страха, только зудящую жалость.
Однажды вечером, когда Николетт с Урсулой сидели на крыльце и чистили бобы, приехал Жерар. Как положено жениху, он чмокнул Николетт в щёку, отдал ей подарок, корзинку груш, и сразу прошёл в дом, к Окассену.
Николетт
Окно кухни было распахнуто, и Николетт слышала, о чём они болтали. О войне с англичанами, о погоде, об урожае. А потом Жерар сказал, понизив голос:
— Вы бы, мессир Окассен, не позволяли Николетт водиться с этой девкой. Я слыхал, она гулящая.
— И кем же она гуляет? — равнодушно спросил Окассен и разгрыз орех.
— Ребята болтали, что к ней ездит один парень из Гюи. Кажется, мечник тамошнего сеньора.
Урсула этого не слышала, так как пошла выбросить бобовую шелуху в помойную яму. Николет поглядела в её сторону, но спрашивать не стала. Урсула не рассказывала ни о каком парне из Гюи, значит, это просто сплетни. Не стоит и спрашивать.
Утром следующего дня Николетт месила тесто для хлеба. Мадам Бланка помогала ей. Кроме них, в кухне никого не было, но хозяйка всё-таки покосилась на дверь.
— Ты бы не водилась с этой чернявой девицей, Николетт, — негромко проговорила она. — Окассен сказал, что слышал о ней дурное.
— Урсула не способна ни на что дурное, — возразила Николетт.
Мадам Бланка неуверенно пожала плечами.
— Ну, не знаю. Люди зря болтать не станут.
Николетт испекла хлеб, приготовила обед и побежала к Урсуле. Следовало поговорить с нею, пока сплетни не довели до плохого. Никто не задержал Николетт. Хозяйка отправилась подремать, а Окассена не было дома — он надзирал в лесу за крестьянами, которые заготавливали лиственный корм для скота.
— А её нет дома, — удивлённо проговорила мать Урсулы. — Она сказала, что к тебе пошла!
Николетт стало не по себе. Снова пробудилось мрачное предчувствие, ощущение предстоящей беды. Николетт поспешила домой. Издали было видно, что в имении Витри творится что-то неладное. Ворота были нараспашку, во дворе виднелось множество пеших и конных. Николетт подбежала ближе.
Толпа незнакомых людей заполонила двор, слышались мужские крики, среди которых Николетт различила хриплый от ярости голос Окассена. Она пошла вдоль ограды, пробираясь ближе к крыльцу, и натолкнулась на конюха Матье.
— Что здесь творится? — спросила она.
— Мессир Окассен поймал Урсулу с парнем из Гюи в охотничьем домике в лесу, — растерянно ответил конюх.
Он испуганно косился на толпу чужаков, лица у которых были враждебные, а руки лежали на эфесах мечей.
— И весь этот шум — из-за Урсулы? — недоумённо спросила Николетт.
Но Матье не
— То, что у тебя нет чести, давно известно! А я защищаю достоинство своих владений. Доставай меч, будем биться! — вопил Окассен, яростно встряхивая головой, чтобы откинуть назад волосы.
Глаза у него были остекленевшие от ярости, в руке — обнажённый меч. Николетт стало страшно. Она знала — когда у Окассена такое лицо, он сам себя не помнит от злобы. Однажды, будучи десятилетним мальчишкой, он в припадке бешенства ударил родную мать кулаком в лицом. Отец тогда выпорол его на славу, но это мало помогло. Видимо, гнев Окассена не поддавался его рассудку.
— Драться с тобой? — спросил Гюи, надменно усмехаясь. — Да кто ты рядом со мной? Сопливый щенок и нищеброд, к тому же!
Лицо Окассена страшно побледнело. Он нанёс первый удар, прежде чем Гюи успел обнажить меч. Клинок пронзил кожаный панцирь на груди Гюи, благо, неглубоко.
— Ах ты, сучий выкидыш! — разъярённо крикнул Гюи.
Он тоже выхватил меч. Клинки лязгнули друг об друга. Начался бой, даже отдалённо не напоминающий рыцарский поединок. Безобразная драка, в которой колошматят противника чем попало — кулаками, ногами, мечом плашмя по макушке.Так дерутся пьяные крестьяне или лесные разбойники. Но заметно было, что Гюи весьма опытен в таком скверном бою. Ловко перекинув меч в левую руку, он с размаху ударил Окассена ребром ладони по носу. Хлынула кровь. Но это, кажется, лишь сильнее разожгло злобу Окассена. Он сделал стремительный выпад и ранил Гюи в предплечье.
Мадам Бланка, стоявшая в дверях, рыдала в голос. Слуги и оруженосцы наблюдали не с восторгом, как обычно смотрят на рыцарский поединок — с отвращением.
Николетт схватила Матье за рукав и крикнула:
— Возьми коня, скачи к мессиру де Суэзу. Поединок не по правилам. Это кончится плохо для обоих. Изувечат друг друга и спалят дом...
— А что я там скажу? — выворачиваясь из рук Николетт, пробормотал Матье. — Мессир Окассен убил парня Урсулы. А он был не крепостной, свободный, и к тому же, молочный брат мессира Гюи. Тут сам чёрт не разберётся...
Николетт с ужасом смотрела на бой и бессильно сжимала кулаки:
— Ах, был бы здесь Бастьен!
В это время Гюи ткнул Окассена мечом в грудь. Рана была неглубокая, но Николетт подскочила, словно сама ощутила боль. Пронзительно завизжав, она принялась расталкивать мужчин.
— Разнимите их! — во весь голос кричала девушка. — Разнимите, чёрт вас побери! Это не поединок! Хотите, чтобы они войну начали?
Даже молодчики Гюи зашевелились, кое-кто даже шагнул ближе к крыльцу. Крики Николетт заставили дерущихся остановиться. И тут Николетт схватила стоявшее возле сарая деревянное ведро с водой и окатила Гюи. Больше воды попало на слуг, но бой, понятное дело, прекратился. Мужчины шумели, даже посмеивались. Все изумлённо смотрели на взлохмаченную девушку с ведром в руках.