Сделано в Японии
Шрифт:
В это время из дверей магазина вывалились Ганин с Плотниковым. В руках у последнего была синяя картонная коробка с видеокамерой «Сони».
— Что, вместо проигрывателя камеру купили? — спросил я. — Сами снимать решили, чтобы с готовыми дисками не связываться?
— Понимаешь, Такуя, — радостно замахал руками Ганин, — это мультисистемная камера и пишет на ди-ви-ди!
— Ура, Ганин! — Я громко хлопнул в ладоши, чтобы специалист по Лескову не подумал, что у нас в полиции служат одни только буки и бяки. — Мы спасены!
— Издеваешься! — по-детски нахмурился Ганин. — Сам того не понимаешь, Такуя, что это высший класс.
— В чем же, Ганин, этот высший класс заключается?
— Как в чем! Пишешь в нужном тебе формате
— Вы случайно, Олег Михайлович, не еврей? — обратился я к явно менее посвященному в тонкости видеозаписи в различных системах, придуманных американцами как страшное наказание Японии и Германии за проделки и хулиганства в годы Второй мировой.
— В каком смысле? — удивился доцент.
— Да в таком, что в переводе с языка глубокого индивидуального на предельно простой и доступный массам мой друг Ганин говорит, что это для евреев хорошо.
— Я, простите, не пойму вас. Почему вы решили, что я еврей. — Плотников одной рукой держал под мышкой драгоценную камеру а другой начал теребить и без того бесформенную бородку.
— Ладно, забудем про это, — вздохнул я, в очередной раз убедившись, что по-настоящему хохмить в этой жизни я могу только с моим другом Ганиным, которого я должен постоянно благодарить за то, что он есть, или хотя бы за то, что он бывает. — Извините, Плотников-сан, я просто о своем подумал.
— Ты в Саппоро, Такуя? — спросил Ганин, отпирая свой «галант» и спасая меня от обвинений в юдофилии. — Давай подбросим!
— В Саппоро, Ганин, но я на своей.
Ганин принялся вертеть головой, пытаясь разглядеть в начавших спускаться с гор на Отару ранних апрельских сумерках мою верную «короллу».
— Не верти башкой, Ганин, — отклеится! — предупредил я его. — Я сегодня на казенной.
— На этой, что ли? — Ганин презрительно взглянул на «сивик».
— Не нравится — не смотри!
— Да нет, немножко нравится…
— Ладно, не до твоих шуток сейчас. У меня человека убили.
— Ух ты! Слыхали, Олег Михайлович? — Ганин весь аж зарделся от счастья общения с таким значимым человеком, как я. — Человека убили — а мы с вами все мультизонные ди-ви-ди выпрашиваем!
— Вы-то сами в Саппоро едете? — спросил я у Ганина.
— Сейчас в автомобильный магазин подъедем — Олегу Михайловичу надо купить кое — что для машины, а потом сразу в Саппоро.
— А какая у вас машина, Плотников-сан? Не «тигр» случайно?
— Какой «тигр»? — вздрогнул обалдевший от наших с Ганиным пикирований Олег Михайлович. — «Тигр» — это танк такой был фашистский во время войны. У меня «мазда эф — экс». Мне надо к ней фильтры масляные взять и свечи.
— В аптеке, — с мрачным видом добавил Ганин.
— Ого, у вас там, в Питере, на «эф — эксах» ездят! — присвистнул я, прикрывая скабрезного Ганина.
— Да, у нас сейчас японских машин довольно много, — потупил взор Плотников. — Меньше, конечно, чем немецких. Все — таки Япония от нас далековата, но «тойоты», «ниссаны», «хонды»…
— «Мазды», — продолжал ехидничать Ганин.
— …«Мазды», — смирился с нахрапистостью своего добровольного проводника по отарским магазинам Плотников, — все это у нас теперь есть.
— Отрадно слышать, — достаточно искренне произнес я. — Ладно, я поеду, вы тут не хулиганьте без меня. Ты, Ганин, не пропадай, звони!
— Ты тоже, Такуя, не пропадай!
— Да, а чего это ты сегодня не на работе? Учебный год неделю назад начался, а ты по магазинам разъезжаешь.
— У меня с этого года по понедельникам библиотечный день. Я по библиотекам в понедельник езжу, к занятиям готовлюсь — разве не видишь?
— Вижу — вижу! Ну ладно, читай, Ганин, поаккуратнее, страницы быстро не листай, уголков не загибай, на ворон и девушек во время чтения не заглядывайся! — отдал я последние приказания своему другу — острослову, сел в служебное авто и отправился
Глава четвертая
Русских у нас убивают мало. Конечно, больше, чем в других префектурах — на Хонсю, скажем, или на Кюсю, но все — таки не очень много. Чаще они сами себя убивают. Не в том смысле, что русский валит русского, как пишут в наших газетах, за «сегмент рынка сбыта краба», а в том, что им, русским то есть, уж больно свойственны суицидальные настроения и самоубийственные наклонности. В том же Отару каждый год до двух десятков утопленников набирается. Причем не от безысходной любви или тошнотворной нищеты наши ближайшие соседи с жизнью расстаются (это все Достоевский с Крамским придумали) — нет, все по дурости и отвязанности какой-то гипертрофированной. Покупают себе подержанные машины, и так как без японских прав на наших улицах иностранцам ездить запрещено, то обкатывают они свои покупки прямо в порту на пирсах — причалах. А до обкатки, понятное дело, в городе они обмывку своего приобретения осуществляют. Как морячки с рыбачками умеют обмывать покупки — хоть купленную за двести тысяч иен потрепанную «тойоту», хоть поганенький набор разноцветных китайских фломастеров, взятый в стоиеновом магазине, — известно всем нам давно. Садятся они в «обмытом» состоянии в «обмытую» машинку начинают гонять на ней по причальным сооружениям, воображая себя суперраллистами или еще кем, ну и кое — кто не рассчитывает тормозной путь и плюхается прямо в вечно холодные и равнодушные воды Японского моря. Тонут при этом целыми группами — по четыре — пять человек, полным салоном. Если в одиночку катаются, то чаше из затопленных машин выбираются, а когда впятером в них сидят, то поди там под темной водой разберись как и что.
А что до убийств, то это дело у нас относительно редкое, и потому мой визит в Отару не совпал ни с какими прочими моими обязанностями по другим «мокрым» делам, за которые я в нашем отделе отвечаю. Когда руки развязаны и есть возможность сконцентрироваться только на одном деле, работается веселее и радостнее. По крайней мере, я всегда могу досконально разобраться не только в сути главного вопроса, но и во всем том, что его окружает. Во мне с детства живет маленький, скромненький паучок обстоятельности и энциклопедизма, который вечно стремится сплести вокруг любого, пускай даже самого плевого факта сплошную паутину из дополнительной информации, которая иногда заставляет усомниться в простоте данного дела. Вот и теперь я ехал в Саппоро переполненным именно этим моим «паучьим» чувством и за полтора часа дороги по телефону успел обзвонить пол — управления, раздав всем сержантам по заданию.
Главное сейчас было получить полные сводки по кражам аксессуаров и барахла из салонов машин, а заодно — и по угонам. Я этим вопросом никогда не занимался, и только от Накагавы — нашего лейтенанта, отвечающего за «автомобильные» проступки русских, — знал, что если рыбачки что и угоняют, то это все больше велосипеды — они у нас повсюду расставлены и разбросаны. Что касается машин, то случаи с угонами были и есть, но почти все они — по пьяни и неразумению. Я не слышал, чтобы кто-то когда-то крал машину, чтобы, скажем, ее перепродать здесь же, в Японии, японским барыгам или же загрузить на судно и вывезти для продажи на Сахалин или во Владивосток. В основном русские угоняют их, только чтобы покататься, а потом бросить в каком-нибудь из темных припортовых переулков. Во мне не без оснований зудело опасение по поводу того, что у нас заберут дело Ищенко дорожные службы, потому что дело здесь попахивало элементарным столкновением неравных интересов жалкого русского воришки и наших солидных угонщиков. Если это так, то мне придется все бразды контроля и правления передать суровым дорожникам, а самому оставаться на подхвате. С одной стороны, кобыле значительно легче, с другой — с бабой на возу все — таки приятнее, чем одному.