Сделай мне больно
Шрифт:
Долговязая, в два прыжка венгерка перемахнула пахоту и стала поджигать наш мирный танк. Трезвея, он смотрел на хулиганку в джинсах, припавшую к броне.
От этого девиза юности - спонтанно - были и производные. Такие, как спонтанер. В том качестве он оценил бы хэппининг. Но десять лет спустя вся эта сцена в интенсивном свете прожекторов отозвалась в нем дурнотой такой, что взмокли виски. Александр свалил баян.
Увязая в месиве земли и древесины, он подошел к ней, взглянул на мочку уха с подвешенным сердечком, на шею с пульсирующей жилкой, на язычок бензинового пламени, тщетно лижущий броню - и взял за руку. Выронив зажигалку, Иби отпрыгнула и нырнула в проход между танками. Он подобрал зажигалку, сунул в карман и бросился за ней. Единственное слово повторялось
Машина пробуксовала и остановилась.
Хлопнули дверцы, подошли голоса. Он различил начальственный - Шибаева. Потом членораздельно донесся другой: "Крепка броня, крепка... А это, значит, наши "Т-62". Вот он, красавец!" - "Ну, здравствуй, брат!" - Шибаев спереди по-братски обхлопал танк, на корме которого под Александром лежала Иби с зажатым ртом. Но руки у нее, к несчастью, были свободны делать что хотели. А хотели они сначала расстегнуть его, и это было просто. Но вынуть, к счастью, не смогли. И левая рука осталась у него в трусах, больно сжимая вместе с волосами его заклинившийся член, а правая, с браслетами, скользнула в свои трусы. От этого рот ее раскрылся под ладонью, а глаза закрылись. Он смотрел на ее бледный лоб, на выпуклые веки с дрожащими ресницами и слушал грубый разговор пришельцев. "А пулемет, я вижу, здесь один?" - заметил голос Шибаева. "На этих, да, - ответил гид.
– Зато калибр орудийный посерьезней".
– "Сколько?" - "Сто пятнадцать".
– "Молодец! Он знает правду! Хаустов, кто из наших сказал: "Только танки знают правду?" "Знают истину танки!", - поправил Хаустов. "А кто сказал-то?" - "Если не возражаете - потом".
– "Что за секреты от своих? У него это профессиональное, не обращай внимания, майор. Такой темнила, что... Ананьев - нет?"
Его мутило от вони керосина. Исступленно двигая правым плечом, она с закрытыми глазами кусала ему руку.
Гид проявил эрудицию: "Наверное, Бондарев. Ананьев, это Танки ромбом. Идут".
– "Хаустов, ну не темни!" - Хаустов отозвался иронично: "Александр Исаевич сказал. Литературный власовец". Возникла пауза. Но Шибаев нашелся: "А мы, брат, у врага на вооружение возьмем! А что? Если враг правильно сказал?
– И он обхлопал танк еще раз.
–
"Так точно, 115-й, - ответил гид, который был майор.
– Что здесь у нас не есть предел. Вот я сейчас вам кое-что продемонстрирую... Степан, машину!"
Горло Иби выгнулось. Еще секунд пятнадцать, двадцать... и он отдернул ладонь. Стон показался ему слишком хриплым - не девичьим. Запрокинувшись, она лежала на броне, уронив свои длинные руки. Ей было хорошо, а ему плохо. Он уперся лбом в броню. Однажды в пионерском лагере он, стоя на воротах, получил штрафной по яйцам. А сейчас еще тошнило и от водки.
– Что с тобой?
– Уйди...
– Тебе нехорошо?
– Ну, говорю тебе...
Он слушал, как она приводит себя в порядок. Она коснулась его взмокших волос. Он только замычал на неуверенное сэрэлем... отметив, впрочем - как писатель - что в любви ему еще не объяснялись в момент борьбы с накатом рвотных масс.
Когда он пришел в себя, никакой Иби в помине не было. И все случившееся казалось не более реальным, чем то, чем он с тщанием занимался, а именно: набрав полные пригоршни земли, перемешанной с палой хвоей, драил заблеванную им корму красавца-танка, которому пришлось познать ряд непривычных истин. Потом он отряхнул руки, снял с буксирного крюка свой английский пиджак, вышел на свет прожекторов и направился под деревья - к баяну.
В "Икарусе" было темно и пахло остывшим мускусом творческого возбуждения. На переднем сиденье в обнимку с барабаном спал ударник. Александр прошел в глубь салона и поставил баян рядом с его отключившимся хозяином. На заднем сиденье, собрав вокруг себя "звездочек", Нинель Ивановна давала свою оценку концерта. Он вернулся и сел в правом ряду у окна.
Внизу командование части провожало начальство поезда Дружбы и их "Волгу", одолженную военной комендатурой. На заднем сиденье машины тень переводчицы по имени Ибоа сидела, запрокинув стриженую голову.
В автобус поднялась Мамаева. Коленом продавила соседнее сиденье и обдала перегаром:
– Разделим ложе?
С сожалением он щелкнул языком.
– Комиссаров забил.
– А мы их к стенке, комиссаров... Неслабо я сегодня?
– Атас, - сказал он.
– Полный.
– А я во всем такая. Ты зря "динаму" крутишь.
– Я не кручу.
– Наверное, папа был цыган. Поэтому.
– А ты его не знаешь?
– Откуда? Я же из сиротского приюта. Значит, понравилась тебе?
– Еще бы!
– В Будапеште поведу тебя в цыганский ресторан. На доллары. А я такая! Ты меня еще не знаешь. Смотри, гирла в отключке!
– показала в окно на озарившуюся в машине Иби.
– Делай с ней что хочешь. А со мной нет. Со мной такое не пройдет.
Завернула за спинку и упала на сиденье сзади.
Внизу Хаустов пригнул голову, сел рядом с Иби, отодвинул с сиденья ее руку с браслетами и сдержанно захлопнул дверь, при этом затемнившись. Шибаев махнул, машина уплыла. Пожав командованию руки, начальник направился к автобусу. Комиссаров шел за ним.
– Подъем, подъем, девчата! Время еще детское!
– загремел Шибаев, поднявшись в салон.
– Твой пионер?
– ткнул пальцем в дауна, который спал на барабане.
– Не пионер, - сказал Комиссаров.
– А кто?
– Таким родился.
– Так значит? Ладно. Как говорится, в семье не без урода.
– Он не урод, - обиделся Комиссаров.
– Он первоклассный ударник. Ритм чувствует нутром.
– Тогда молодец!
– одобрил Шибаев.
– Ау, девчата? Местечка не найдется?
Мимо Мамаевой прошел без комментария - как будто не заметил. Втиснулся к Нинель Ивановне и дал команду:
– Запевай!
– И дурным голосом подал пример, пропев: "Он сказал, поехали, и махнул рукой!.." Эй, автобус? Не слышал, что ли? Он сказал: "Поехали!"
Автобус закрыл дверь и тронулся.
– Ну вот, - сказал Комиссаров.
– Привел я козла в огород... А что с ним будешь делать?
Сзади Мамаева ответила:
– Я ему сделаю, не бойся. Раз и навсегда.