Секция плавания для пьющих в одиночестве
Шрифт:
Ей хотелось, чтобы приехал кто-нибудь извне, из «реального мира». Лиза подумала, что было бы хорошо, если бы приехал Мара. Но имеет ли она право просить его об этом? Позвать его было бы равноценно признанию слабости, маленькому поражению в ее борьбе, однозначным шагом назад. Это бы означало, что она нуждается в помощи. Хотя она действительно в ней нуждалась.
Лиза положила книгу на поручень кресла и взяла в руки смартфон. Когда она открыла диалог, он как раз писал ей сообщение. Так иногда бывает, когда настроения двух людей неожиданно совпадают — оба в эту минуту думали об одном и том же. Может быть, их желания так странно проявились в этот первый снежный день. Или было между ними все же что-то большее, о чем невозможно было больше молчать.
Мара, 16 ноября в 12:40:
Несколько
Лиза, 16 ноября в 12:42:
Приезжай вместо этого ко мне. Только что я тоже думала о тебе! Ты не прав, мы знакомы уже больше года, просто забыли об этом. Кажется, я тоже хочу тебя видеть. Очень. Чем раньше ты сможешь приехать, тем лучше. Думаю, проще всего добраться на электричке, но точно сказать не могу, поэтому, если не передумаешь, выезжай завтра утром первым поездом.
Она отправила ему адрес санатория. Потом задумалась на мгновение и дописала:
Приезжай, Мара. Тогда мы сможем провести целый день вместе. И ты сможешь меня нарисовать.
Мара, 16 ноября в 12:43:
Я приеду. Я сам хотел попросить тебя об этом.
Лиза, 16 ноября в 12:43:
Буду тебя ждать. Не стесняйся писать мне, если заблудишься.
Он начал писать длинное сообщение, но стер его и отправил только:
Мара, 16 ноября в 12:47:
Ок.
Лиза сняла очки и потерла пальцами влажные от неожиданных слез глаза. Она поднялась и пошла, как во сне, по коридору, забыв про оставленную на поручне книгу. Ей хотелось быстрее выйти во двор, пойти по чистому, еще не оскверненному старушечьими шагами снегу, чтобы ускорить течение времени и поскорее прикончить этот день.
~ ~ ~
Лиза спустилась по лестнице, так сильно ей не хотелось ждать лифт. В холле первого этажа она столкнулась с мужчиной средних лет в сопровождении двух крепких санитарок с засученными по локти рукавами халатов, с большими волосатыми руками. Мужчина, вероятно, только приехал, он явно был с улицы: на плечах его плаща таял снег, но он казался слишком погруженным в свои мысли, чтобы отряхнуться. Трое шли в сторону лифтов. Санитарки, как обычно, были тупыми и бесстрастными, а мужчина двигался неуверенно, и лицо его было задумчиво и хмуро, на лбу отчетливо проступала одна длинная и неестественно ровная морщина. Лиза инстинктивно прижалась к стене, освобождая им путь; она уже видела подобные печальные процессии раньше: в санатории, переполненном стариками, нередко объявлялись дети или внуки пациентов — они забирали своих стариков, чтобы уговорить их пойти под воду. Многие соглашались на эвтаназию добровольно, были те, кто упирался, и тогда стариков приходилось терпеть до их естественной кончины; но как правило, старики желали уйти под воду в окружении родных, и тогда-то за ними приезжали их дети.
Лиза пропустила мужчину и санитарок вперед. Это столкновение несколько подпортило ей настроение, и, может быть, поэтому, выйдя во двор, покрытый девственным снегом, Лиза застыла на ступеньках. Она подумала, что в этот раз приехать могли за стариком с ее этажа… Она дернула головой, как будто в попытке отбросить дурные мысли, и пошла по дороге, ведущей к аллее.
Лиза попыталась представить себе приезд Мары и одновременно представляла смерть старика; она решила, что непременно встретит гостя завтра у ворот, чтобы его точно пустили внутрь. Проходя под деревьями, она закрыла глаза; ей мерещилось, как Мара появляется издалека, поднимается на холм как раз в тот момент, когда эти ворота будут широко открыты, чтобы выехала «Газель», в которую будет погружено складное кресло старика с ее этажа. Но даже в это горько-приятное, волнующее видение
От этого видения у нее закружилась голова. Она открыла глаза и замерла в конце тропинки, удержавшись за спинку холодной скамейки, чтобы не упасть. В тихую воду пруда медленно опускался снег.
~ ~ ~
Внезапно и просто все было решено. Тем же вечером Мара уже собирался в дорогу.
Он пересчитал деньги: того, что оставалось с подработки у школьного приятеля, вполне хватало на билеты туда и обратно и, возможно, еще на такси от станции. Но проверив по карте расстояние от станции до санатория, Мара решил, что три километра сможет пройти и пешком, а часть денег лучше потратит на бутылку вина — ему хотелось сделать Лизе подарок. Она же писала, что предпочитает красное?
Поздно вечером Мара вышел из дома. В супермаркете перед закрытием Мара долго расхаживал по рядам, разглядывая полки с дешевым спиртным и подсчитывая в уме, что он может себе позволить. За пять минут до одиннадцати Мара уже отчаялся подобрать что-нибудь хорошее и решился взять хотя бы литровый бумажный пакет «Чиосана» по скидке и пачку дешевых сигарет.
Несколько раз он, как школьник, проходил мимо стенда с презервативами. Продавщица с неприятной ухмылкой следила за ним. Мара притворился, что выбирает шоколадный батончик.
Позади него в очереди стоял высокий неестественно худой мужчина в плаще и в широкополой шляпе. Казалось, у него не было плеч. Украдкой Мара следил за его отражением в выпуклом зеркале над кассой, и ему показалось, что густая борода мужчины шевелилась наподобие осьминожьих щупалец. Мара вспотел от страха. Кассирша спросила у него паспорт, и Мара долго раскрывал его дрожащими руками.
— Это все? — спросила она, как ему показалось, с кривой усмешкой.
— Нет, еще вот это.
Мара неловко бросил на ленту шоколадный батончик. Он был уверен, что сильно покраснел.
Ему не хотелось смотреть ни на кассиршу, ни на мужчину сзади; он боялся, что они пристально его изучают, обмениваются многозначительными взглядами, как будто могут увидеть Мару насквозь и раскусить его неполноценность. Ему самому не хотелось наблюдать себя со стороны: он почувствовал, как жалко дрогнули атрофированные мышцы его лица, как мельтешили в воздухе его скрюченные пальцы, пока он протягивал деньги…
Мара выскочил на улицу, думая только о том, как бы поскорее забыть об этом неприятном столкновении с реальностью. Кажется, впервые ради девушки (вообще, ради кого-то, кроме себя) он тратил последние деньги, боясь подумать о том, что будет с ним на следующей неделе. Только он знал цену последней тысяче рублей: они стоили ему душевного равновесия в самом ближайшем будущем, они стоили ему голода и страданий, — он это осознавал, — это были его «дары волхвов» из рассказа О. Генри: картонный литр красного пойла по скидке, жалкая конфета и билеты на электричку были сейчас, в эту минуту, его жертвой девушке, которую он даже не знал. И все это могло бы сойти за пустяк, забыться глупостью и мелкой тратой, не будь он самим собой, Марой Агафоновым, эгоистичным и ленивым тунеядцем. (Хотя Мара все же не был наглым эгоистом; он был эгоистом наивным, эгоистом-агностиком, вечно колеблющимся: он не уверен, видит ли он самого себя богом или в «боге» находит себя). И он думал, что никто, конечно, не вспомнит об этом жалком магазинном позоре, кроме него самого; он унесет его с собой на дно, в могилу, и за него же Маре будет стыдно, потому что рано или поздно весь этот день станет всего лишь очередным напоминанием о его нищете и слабости.
Конечно, на улице его никто не преследовал и не поджидал: улица была пуста. Но Мара был так взволнован, что до самого дома шел как-то крадучись, вжав голову в плечи. Из-за своей самовлюбленности даже в ущерб себе он не мог бы подумать, что был миру безразличен: и кассирше в продуктовом, и мужчине в очереди, да и вообще, всем вокруг.
Ночью Мара специально лег пораньше, но проворочался до трех часов, переживая, как все завтра пройдет. «Что мы будем делать? Что я ей скажу, когда наконец увижу? Нахрена я вообще все это затеял?»