Секция плавания для пьющих в одиночестве

Карин Саша

Он вырос слабовольным, тихим и растерянным перед миром — это правда. Но правда и то, что он, как и его ровесники, рос на руинах, доставшихся детям девяностых в наследство от умирающего века. Так какая же память ему досталась? Мара помнит, как лет в пять он прыгал с другими мальчишками с бетонных плит на заваленную строительным мусором землю. Он полюбил цветы на пустырях — дикие и хворые. Он гулял по пустырям и забросам, закапывал клады за гаражами, где валялись использованные шприцы и презервативы. Он видел, как у машин в его дворе выбиваются стекла и исчезают магнитолы. Он видел, как бывшая учительница русского языка и литературы работала в мясной лавке на рынке и рубила свиные туши, чтобы не умереть с голоду. Лет в шесть-семь у него была коллекция закопченных чайных ложек, которые он собирал в подъездах, во дворах

и у железнодорожного переезда; но однажды мать нашла его коллекцию, выбросила в мусор и потом крепко его поколотила. О словах «водка» и «героин» он узнал раньше, чем закончил первый класс. Примерно тогда же он научился замыкаться в себе. Он навсегда запомнит продленки, которые привык переживать в дальнем углу класса, и приставку у приятеля со двора, за которой они могли сидеть часами… Нет, сначала, кажется, был пластилин в картонных коробках, из которых он лепил фантастических зверей, покрытых панцирями и иголками; черный брусок всегда заканчивался в первую очередь. Потом были карандаши и краски. Ему нравилось рисовать рыцарей и чудовищ: рыцари красные, чудовища черные. Дальше он узнал, что такое русский и западный рок. Первая кассета Linkin Park — впервые он услышал их первый альбом в кассетном плеере у одноклассника во время школьной экскурсии. Это было невероятное звучание, от которого земля сразу ушла у него из-под ног: агрессивные риффы и депрессивные строчки тайфуном пронеслись по его внутренним водам, снеся все маяки. Когда у него появился собственный плеер, он первым делом купил эту кассету. Потом был дисковый плеер, «Король и Шут», LimpBizkit, Gorillaz… Первый поцелуй с девочкой из параллели — у исписанной ругательствами бетонной стены. Цветы на пустырях, вонючие лифты забросов, бабушка уходит в воду, депрессивная музыка, первый потертый диск с игрой Diablo, пьяный президент в телевизоре, ломбарды, у дверей которых он ждал мать; пустота, бессилие и отрешенность — вот его детство и ранняя юность… Некоторые из его бетонного поколения не сломались. Но Мара не был одним из тех, он был другим. Во взрослую жизнь он поднялся со дна чуть живым трупом, безразличным ко всему, с легкими, наполненными мутной водой, и… глубоко несчастным. И до сих пор он по привычке плывет по течению, и ему кажется, он знает куда: на подводное кладбище, чтобы наконец обрести покой рядом с матерью.

Лиза тоже чувствует, как по ней растекается печаль. Она сама виновата в том, что испортила им обоим настроение. «Зачем?» — спрашивает она себя; и все-таки каждый раз, когда она делится с ним, ей становится чуть легче, словно ее страх перетекает в Мару по закону сообщающихся сосудов. Их боль растворена в воде, и они разделены этой невидимой рекой, заполненной спрутами прошлого и грядущего. С противоположных берегов они пытаются дотянуться друг до друга. «Нужно тянуться сильнее, — думает Лиза, — тянуться изо всех сил, иначе мы оба утонем».

В конце двора Лиза вдруг свернула на крайнюю тропинку в аллее, где деревья росли заметно реже, и повела Мару к беседке, маячившей на фоне лечебного корпуса. Он не стал возражать, хотя ему хотелось сразу вернуться в номер: небо, обложенное тучами, не предвещало ничего хорошего.

Когда они зашли под навес, мокрый снег уже посыпал сильнее. Молча они стояли на деревянном настиле, наблюдая, как вокруг танцуют крупные тяжелые хлопья. В аллее было пусто: пациенты, вероятно, уже грелись в своих номерах или разошлись по процедурам. Только на парковке, в нескольких десятках метрах от них, какая-то женщина долго копалась в багажнике, укладывая белую медицинскую форму, а потом села за руль и начала медленно разворачиваться на шуршащем гравии. Мара следил за машиной краем глаза. Вскоре она выехала на дорогу и, скрылась из виду. Потом все стихло.

Прошло несколько минут, как Маре показалось, когда откашлявшись, он робко сказал:

— Я помню ту фотографию, что ты прислала…

Лиза резко повернулась к нему, и Мара тут же замолчал. По щекам ее текли слезы. Он не знал, что произошло — может быть, он сказал что-то не то?

— Обними меня, — прошептала она.

Мара не стал ни о чем спрашивать. Он положил руки ей на плечи и неловко притянул ее к себе. Она дрожала всем телом, и даже сквозь куртку он чувствовал, как она трется носом — своим замечательным носом с небольшой горбинкой — о его правую ключицу.

— Ты не уедешь,

Мара?

— Не уеду, я же сказал…

— Не оставляй меня одну хотя бы сегодня.

Он коснулся носом ее волос, и тут же почувствовал запах фруктового шампуня и, кажется, никаких духов.

— Не оставлю.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она подняла руки и сцепила их у него за спиной. Мара прижал ее еще ближе к себе, словно хотел стать с ней одним целым, и коснулся подбородком холодного кончика ее левого уха. Несколько минут они стояли неподвижно, и он, боясь пошевелиться, вглядывался через ее плечо в снегопад, засыпавший дорожку.

Но и прижавшись друг другу так близко, они оба не переставали ощущать тонкую пленку, натянувшуюся между их телами. Они были одинокими людьми, и даже если бы их жизни сложились иначе, им бы потребовалось немало времени, чтобы преодолеть природную замкнутость и полностью открыться друг другу.

Сейчас, стоя в непривычной, почти мертвой тишине всеобщего послеобеденного сна, Мара думал о том, способен ли один человек по-настоящему понять другого. Снег безмолвно опускался на дорожку и тут же таял. Мара задержал дыхание, закрыл глаза и почувствовал быстрое биение лизиного сердца. Но он, конечно, никогда бы не смог прочитать ее мысли, не смог бы взглянуть на мир ее глазами, влезть ей под кожу. Самые искренние слова не способны добраться до чужого сердца, не потеряв чего-то важного по пути. Простая истина, которая в какой-то момент стала казаться человечеству, несущемуся к звездным далям, слишком пошлой. Но выход до сих пор один: остается полагаться только на прикосновение — самое честное и прекрасное из всего, чем люди могут поделиться (хотя даже его так часто не хватает, чтобы спастись из водоворота бессмысленного существования, в котором мы с рождения до смерти вынуждены вертеться одинокими и беспомощными частицами звездной пыли).

Лиза отстранилась и с какой-то вымученной улыбкой подняла на него глаза.

— Щекотно, — сказала она и провела тонким пальцем по его подбородку.

Ее легкое прикосновение отдалось электрическим зарядом внизу его живота.

— Я сегодня не брился, — смущенно сказал он и, задумавшись, добавил: — и вчера, кажется, тоже.

Она уткнулась лбом ему в грудь. Но тут же снова высвободилась из его объятий и покачала головой.

Не понимаю, как человек вроде тебя вообще может заботиться о коте, — сказала она с усмешкой, в которой было больше грусти, чем прямого упрека.

— Точно, я и забыл, — ответил он с глупой улыбкой. — Позвоню подруге, пусть приедет и покормит его.

— Не знала, что у тебя есть подруга.

— Не то чтобы подруга… — сказал он, замявшись. — Ну, это долгая история.

— Понятно. — Она помолчала. — У нас с тобой коротких историй не бывает, да?

Мара не знал, что ответить. Он опустил глаза и увидел, что у нее дрожат коленки. В обтягивающих джинсах ее тонкие ноги, выраставшие из нелепо большой зимней куртки, были похожи на карандаши или засохшие кисти в стакане.

— Значит, тебе будет что рассказать вечером, — сказала она, как будто немного повеселев. — Пойдем домой? Я замерзла.

— В номер? — переспросил Мара.

— В номер. А я как сказала?

Они вышли из-под крыши беседки. Мара попытался положить руку Лизе на плечо, но идти было неудобно, и вскоре его ладонь медленно сползла по ее спине к бедру. Лиза ловко поймала его руку, и их дрожащие пальцы снова соединились, передавая друг другу живое тепло.

Глава 10. "Помни об этом"

Когда они шли через холл, взявшись за руки, женщина за стойкой ресепшна провожала их неприятным взглядом. Мара почувствовал этот взгляд, но нашел в себе силы выпрямить спину и даже — хотя и с некоторым усилием — высоко поднять голову. Лиза легко сдавила его ладонь, и он догадался, что все сделал правильно. Он пытался внушить себе мысль, что его совершенно не волнует, что о нем подумают посторонние люди. И к удивлению обнаружил, что так оно и есть. Это было приятно — пусть на мгновение, но стать немного сильнее, полноценнее… и почувствовать поддержку еще одного одинокого человека, ближе которого в эту минуту для него не было в целом мире. «Как это странно, — думал он, пока они поднимались в лифте, — почему, чтобы открыть в себе что-то новое, докопаться до скрытой во мне искры жизни, мне нужна эта девушка?»