Секретная династия. Тайны дворцовых переворотов

Эйдельман Натан Яковлевич

Семевский резко и во многом справедливо нападает на Устрялова за то, что тот хотя и опубликовал впервые в своей книге многие важные документы, но как бы нехотя, без должного разбора: «…не представил состояние общества, в котором оно находилось, когда из среды его исторгали почетных лиц, именитых женщин, гражданских, военных и духовных сановников, когда хватали толпы слуг, монахов, монахинь – заковывали в железа, бросали в тюрьмы, водили в застенки, жгли, рубили, секли, бичевали кнутами, рвали на части клещами, сажали живых на колы, ломали на колесах. Представить бы нам страх и смятение жителей Петербурга и Москвы, когда прерваны были по высочайшему повелению сообщения между тем и другим городом, а по домам разъезжали с собственноручными ордерами денщики, сыщики, палачи» [122] .

122

Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 2. С. 12–13.

Разумеется, в этих строках ясно видны политические симпатии юного Семевского, и его пафос относится не столько к 1718

году, сколько к своему 1860 году. Именно исходя из этой страстной предпосылки, Семевский защищает подлинность письма Румянцева: «Нельзя же отвергать его так легко, мимоходом, как это делает г. Устрялов. За письмо говорит многое: этот современный колорит, эта живость красок при описании самых мелких подробностей, эта необыкновенная выдержанность рассказа, тон – именно такой, каким должен был говорить верный денщик Петра Алексеевича. Подлоги литературные – достояние того периода, в котором литература получила последнее развитие: они являются в эпоху роскоши литературы. Кому бы вздумалось, для кого и для чего составлять частное письмо с таким старанием, с таким знанием и таким искусством, что почти каждый факт, каждое слово если иногда не соглашается с официальными историческими известиями, то всегда согласны с характером Петра, с характером окружающих его лиц? Устрялов не поднял всех этих вопросов…» [123] В этой и других своих работах Семевский сообщал, между прочим, об интересе к письму Румянцева А. С. Хомякова, полагавшего, правда, что «румянцевская записка есть полуофициальный документ, составленный по приказанию Петра» [124] .

123

Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 2. С. 50.

124

Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 2. С. 49; ср.: Иллюстрация. 1859. 1 мая. С. 318.

Одновременно, также в первом номере за 1860 год, с отзывом на книгу Устрялова выступил «Современник». Любопытно, что автором статьи «Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича» одно время считали Добролюбова. Комментатор статьи в добролюбовском Полном собрании сочинений [125] находил в ней «последовательность революционного демократа» и другие особенности добролюбовского подхода к истории и считал курьезной ошибкой, что статья об Алексее Петровиче в «Русском биографическом словаре» «приписана Пекарскому, тогда как это есть работа Добролюбова».

125

Добролюбов Н. А. Т. 4. С. 496–499 / Коммент. А. В. Предтеченского. Подробнее об этом эпизоде см.: Рейсер С. А. Палеографии и текстология. М., 1970. С. 220.

Между тем П. П. Пекарский, несомненно, и был автором этой работы, и в последнее собрание сочинений Добролюбова статья «Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича» уже не внесена. В фонде П. П. Пекарского хранится черновой автограф основной части этого сочинения [126] .

Составитель приведенного комментария, убежденный в авторстве Добролюбова, исходил при оценке статьи не только из ее содержания. Тот же текст, написанный П. П. Пекарским, пусть одним из лучших представителей либеральной исторической школы, не вызвал бы некоторой части приведенных характеристик.

126

ПБ. Ф. 568 (П. П. Пекарского). № 56.

Однако перед нами не просто научный курьез. Серьезное ядро этого эпизода в том, что нужно точнее представлять реальные взгляды и отношения между деятелями революционной демократии 1850–1860-х годов и историками типа Пекарского. Расхождение, разрыв демократии и либерализма уже наметились, но далеко еще не завершились. Спустя два-три года, в 1862–1863 годах, статьи, написанные представителями разных школ, отличались бы уже резче (хотя и тут торопливому исследователю грозит опасность попасть впросак при оценке какой-нибудь анонимной статьи). Анализируя литературные и общественные отношения того времени, мы заметим еще сохраняющуюся немалую общность различных антикрепостнических течений. Пекарский печатался в «Современнике», и это не было случайностью. Более того, специалисты, причислив эту статью к добролюбовским, хоть и ошибались, но, видимо, не тяжко. Роль Добролюбова в редактировании этого материала очень вероятна. Именно он обычно «вел» в «Современнике» материалы, относящиеся к Петру I (сам написал известную статью «Первые годы царствования Петра Великого» и другие работы о Петре и против Устрялова). Известно, что Пекарский придерживался в то время весьма критических воззрений на исторические методы Устрялова, но, возможно, Добролюбов еще более усилил эту позицию. Вот пример: в черновике Пекарского отсутствует одно очень острое место, появившееся в печатном тексте, и не исключено, что оно вписано (или рекомендовано) революционером-редактором. Говоря о принцессе Шарлотте, жене Алексея, Пекарский писал, что она испытывала нужду и огорчения «и, наконец, даже была лишена утешения переписываться со своими родными». А дальше следуют «подозреваемые» нами строки: «И, несмотря на то, некоторые ставят в вину Шарлотте, что она была рыжевата, не сближалась с Россиею и перед смертью не послала ни одного благословения народу, которого она должна была сделаться царицею! Странное требование для времени, когда сильные мира даже не понимали, что существует народ, а знали, что есть масса рабочих сил, годных иногда, чтобы подставить под неприятельскую картечь и ядра, иногда же, чтобы таскать землю и рыться в петербургских болотах» [127] .

127

Ср.

материалы ПБ (Ф. 568. № 56. Л. 3) и в Собр. соч. Н. А. Добролюбова (Т. 4. С. 200, 2-й абз.). Автограф и печатный текст расходятся еще в нескольких местах, причем иногда опубликованные строки выглядят более острыми, но порою мысли Пекарского смелее в черновике. Так, в печати исчезли выделенные ниже строки из следующего отрывка: «Мы не можем согласиться с теми, которые, как г. Щебальский, который со свойственной ему элегантностью в стиле и еще большей решительностью в приговорах, объявил, что процесс царевича поступил уже в последнюю инстанцию – на суд потомства» (ПБ. Л. 1; Добролюбов Н. А. Т. 4. С. 194); фраза об Устрялове, который старался «приискать такие обстоятельства, которые бы сильнее обвиняли царевича и оправдали меры, против него взятые» (ПБ. Л. 4), появилась в «Современнике» без выделенных слов (с. 202); не попала в печать и следующая запись Пекарского: «По словам одного из величайших германских историков (Шлоссера? – Н. Э.), история должна быть наставницей человечества, предназначение ее – защищать несчастных и угнетенных против насилий и деспотизма; она будет романом или собранием всякого хлама и ветоши, если в ней нет уважения к святой вере в благородство и возвышенность человеческой души посреди окружающего ее развращения и испорченности света» (ПБ. Л. 4 об.).

Статья «Современника», понятно, затрагивала куда более общие вопросы, чем подложность или истинность интересующего нас письма. В ней тоже ясно видны проблемы 1860 года, во многом перекликавшиеся с событиями 1718 года.

«Разумеется, – писал Пекарский, – большинству читающей русской публики известно, что у нас даже не приступлено к изданию материалов по части новой русской истории, а без их неудобомыслимо серьезное историческое произведение, которое бы удовлетворяло всем требованиям науки».

В статье, между прочим, поднимался вопрос и о причинах сочувствия Алексею со стороны народа (что заметил еще Пушкин и пытался определенным образом объяснить Устрялов): «Разъяснение привязанности народа к царевичу должно искать не в том, что Алексей толковал о старцах от писаний, что он не любил нововведений, а также что желал погибели Петербургу, а в причинах, которые увлекали народные массы за Разиным, Пугачевым и которые главнейше зависели от неудовольства обычным ходом жизни и существовавшими порядками» [128] .

128

Добролюбов Н. А. Т. 4. С. 203; в рукописи Пекарского этот абзац был чуть иначе: вместо слов «разъяснение… должно искать» было: «разъяснение… историк должен искать» (ПБ. Л. 6).

Напомним, что это писалось в то время, когда власть опасалась нового Разина или Пугачева и в стране усилилось недовольство «существовавшими порядками».

Журнал упрекнул Устрялова и за то, что он пользовался в основном официальными материалами: «Замечательно, что из 202 документов, относящихся до жизни царевича, в труде г. Устрялова только один не имеет официального характера, написан не по служебной обязанности и не с розыску, а просто по влечению сообщить приятелю и благодетелю о подробностях смерти Алексея; но по странному стечению обстоятельств и этот единственный частный документ о царевиче признан г. Устряловым подложным… Мы говорим о письме Румянцева благоприятелю его Дмитрию Ивановичу Титову». Затем Пекарский сообщает, что письмо появилось в Петербурге «лет пять тому назад», и полагает, что если бы документ был поддельным, то в нем как раз не было бы некоторых ошибок и неточностей, которые легко мог бы преодолеть «лжеавтор». В конце статьи читаем: «Пишущий эти строки списал несколько лет тому назад копию письма с копии, принадлежавшей покойному профессору Д. И. Мейеру, который сказывал притом, что она сообщена ему одним знакомым, бывшим в отпуску в деревне и списавшим для себя копию с этого письма у одного из соседей – потомка Титова».

Кроме всех этих любопытных рассуждений и доводов Семевский в «Русском слове» и Пекарский в «Современнике» напомнили Устрялову об одном обстоятельстве, которое еще более усиливало их мнение относительно под линности письма. Дело в том, что письмо Румянцева к Титову было как бы посланием № 2: еще за 16 лет до его появления в печати стало известно другое послание Александра Румянцева – «письмо № 1».

1844 год. В четвертой книге знаменитого петербургского журнала «Отечественные записки» публикуются стихи Огарева «Когда во тьме…» и «Хандра», первые стихи Фета, продолжением идут «Парижские тайны» Эжена Сю; наконец, самый притягательный для читателей материал номера в разделе критики: «Сочинения Ал. Пушкина, статья 6-я» – В. Г. Белинского.

Издатель журнала Андрей Краевский, хитрый и опытный литературный делец, умело собирает авторов, стараясь при этом не поссориться со вспыльчивыми николаевскими властями.

Среди материалов второго отдела (наука) печаталась большая статья (32 страницы) – «Материалы для истории Петра Великого». Статья подписана: «Князь Влад. К-в; г. Глинск, 25 ноября 1843 г.» [129] Это имя встречается в журнале не раз. Еще в 1842 году им подписана работа «Реляции о Чесменском сражении», причем редакция благодарила «почтенного автора» за «прекрасный подарок» [130] . В «Современнике», «Московских ведомостях», опять в «Отечественных записках» и снова в «Современнике» в течение 1840-х годов подпись «Князь Вл. К-в» появляется около десяти раз в связи с различными историческими материалами и публикациями, все больше о Петре I. Иногда около сокращенной фамилии князя-историка появлялось указание «Ромны» или «Глинск»: это Полтавская губерния (и гоголевские времена!). В заштатном Глинске было меньше жителей, чем в Миргороде; выходит, что там, среди «иванов ивановичей и иванов никифоровичей», находился и тот человек, чьи исторические материалы печатали первейшие журналы столицы.

129

Отечественные записки. 1844. № 3–4, отд. II. С. 77–109.

130

Отечественные записки. 1842. № 4, отд. «Смесь». С. 69.