Секретная династия. Тайны дворцовых переворотов
Шрифт:
Источников практически не было: декабристские воспоминания еще не достигли Лондона. Перед Огаревым, писавшим «Разбор книги Корфа», встала нелегкая задача – извлечь скрытую истину из тех официальных документов, которые как раз создавались с целью сокрытия.
Прежде всего были использованы материалы из самой книги Корфа. Тут-то Н. П. Огарев заметил письмо великого князя Александра Павловича к Кочубею и неплохо оправдал многие опасения графа Адлерберга. В «Разборе» говорилось:
Счастливо для памяти Александра I, что его письмо к Кочубею помещено целиком в книге Корфа. Как же господин штатс-секретарь не понял из этого письма, что желание отречься от престола не было у Александра ни минутным раздражением, ни глупой романтической настроенностью? ‹…› Не минутное раздражение, не романтическая настроенность влекли его удалиться, а живое отвращение благородного человека от среды грубой и бесчестной, в которую он, вступая на престол, должен был войти роковым образом… Но, впрочем, немудрено, что барону и те люди и тот порядок вещей не кажутся так отвратительны, как они казались Александру I [76] . Такой же порядок вещей прошлое царствование оставило на долю Александра II. Барон Корф вырос,
76
Письмо Александра Кочубею было в 1862 г. еще раз воспроизведено и использовано в работе Герцена «Император Александр I и В. Н. Каразин» (Г. XVI. 42–44).
77
14 декабря 1825 и император Николай. С. 210–211.
Для Огарева, конечно, важна параллель – царствование Александра I и царствование Александра II. Впрочем, «теперь не времена 14 декабря, где потребность лучшего гражданского устройства чувствовалась только в высших слоях общества; теперь массы народные жаждут освобождения от помещичьей власти и власти казенных грабителей… Кто же будет виноват в ненужно пролитой крови и в судорожных страданиях России? Конечно, все тот же порядок вещей, все те же люди, которых Александр I не хотел иметь лакеями. Мы смело указываем на них как на врагов отечества» [78] .
78
14 декабря 1825 и император Николай. С. 211–212.
Сопоставляя факты, добытые из донесения Блудова, манифеста Николая I, книги Корфа, Огарев готовил в конце 1857 года первую подлинную историю декабристов (о лунинской попытке 1840-х годов в Лондоне еще не знали). «Мудрено ли, – писал Герцен, – что мы наделали ошибок, не имея решительно никаких документов, кроме воспоминаний о двух-трех разговорах шепотом за запертыми дверями. Пусть же нам помогут – сыновья, братья, друзья великих предшественников наших» (Г. XIII. 268).
Обращаясь к Александру II, Герцен спрашивал: «Был ли этот заговор своевременен, доказывает не только единство мнений Александра I, Ваше и их о невыносимо дурном управлении нашем, но и невероятное распространение заговора по всему государству в какие-нибудь семь лет. В нем участвовали представители всего талантливого, образованного, знатного, благородного, блестящего в России» (Г. XIII. 42).
Само послание к Александру II справедливо трактуется современными историками как проявление либеральных иллюзий Герцена и Огарева. Однако следует заметить, что письмо насчет Корфа было опубликовано до объявления об отмене крепостного права, когда Герцен был особенно непримирим к верхам. Между прочим, герценовское обращение к императору – прием весьма болезненный и для царедворца Корфа; в то же время обра щение привлекало внимание многих людей, настроенных оппозиционно, но веривших в преобразования и стремившихся избавиться от «николаевского духа».
Удары Герцена и Огарева, полные новизны для русского общества, нравственно убедительные и блестящие по форме, произвели сильное впечатление на разных политических полюсах. М. И. Муравьев-Апостол восхищался 19 января 1858 года письмом Герцена о Корфе: «Удивительно, как пишущий ясно понял, в чем дело, точно как будто он жил в то время и знал тех знаменитостей…» (Г. XIII. 505, комментарии). 24 декабря 1860 года тот же декабрист записывает: «Вчера я прочел [огаревский] разбор доклада следственного комитета… с каким приличием и достоинством он написан. Ни малейшего повода к соблазну или брани. Хотя, нет сомнения, то и другое так и просилось из-под пера». Более ста сочувственных помет сделал на полях книги Герцена и Огарева декабрист И. И. Горбачевский [79] . «Ты будешь читать письмо Герцена, – писал И. И. Пущин жене, – и будешь очень довольна» [80] . Либеральный публицист К. Д. Кавелин извещал Герцена в начале 1858 года: «Твое последнее письмо к императору по поводу книги Корфа циркулирует в списках и производит неописанное действие. Ничего подобного наша литература действительно не представляла» [81] .
79
Пушкарев Л. Н. Неизвестные заметки декабриста И. И. Горбачевского // Вопросы истории. 1952. № 12. С. 127–129.
80
Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. С. 345.
81
ЛН. Т. 62. М., 1955. С. 385.
Книга «14 декабря 1825 и император Николай» рассматривалась как агитационный документ даже теми революционными кружками, которые числили себя много левее Герцена и Огарева (в 1861 г. «Антикорфика» была отлитографирована в Москве П. Г. Заичневским и П. Э. Аргиропуло и в том же году напечатана в тайной типографии Сулина и Сороко) [82] .
Осенью 1857 года Корф получил разрешение на пятое издание книги (третье для публики), отпечатанное уже в типографии не II, а III отделения Собственной царской канцелярии. Это было самое массовое издание (не 2 рубля за книжку, как прежде, а рубль серебром) [83] . В Записке о третьем издании, поданной
82
Лемке М. К. Политические процессы в России 1860-х годов. М.; Пг., 1923. С. 16, 23, 29 и др.
83
В этом издании прибавлялся один документ, отсутствовавший в предыдущих: письмо Николая I к умиравшему М. А. Милорадовичу, найденное внуком генерала в Чернигове.
84
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 105.
Нам нелегко разобраться во всех оттенках официального взгляда: разумеется, Александр II мог болезненно реагировать на критику справа, со стороны Адлерберга и других сановников; в этом отношении удары Герцена своеобразно реабилитировали Корфа в глазах двора. Однако сам историк считал свой труд прогрессивным начинанием и, видимо, не был утешен этой коллизией. «Корф, прочитав вашу книгу, – сообщал Герцену и Огареву Н. А. Мельгунов, – упал в обморок – буквально упал» [85] .
85
ЛН. Т. 62. С. 381.
Как известно, Корф послал 8 ноября 1857 года записку шефу жандармов с возражениями на статью Герцена и после приготовил оправдательный документ, явно намеченный для публикации за границей [86] , где говорил о самом себе в третьем лице, – «Самовосхваление против Герцена». «„Колокол“ в руках государя, – писал Корф, – и друзья мои, конечно, не упустят этого доброго случая мне услужить. Надо же чем-нибудь им противоречить…»
Герцен как-то узнал об этом и в 14-м номере «Колокола», 1 мая 1858 года, спрашивал: «Правда ли, что Модест Корф хочет отвечать на нашу книгу „О 14 декабря 1825 года“? Просим и желаем» (Г. XIII. 268). Корф, как известно, воздержался в конце концов от полемики, царь же, утешая статс-секретаря, написал на его докладной записке: «На бранные слова Герцена советую Вам плевать, он большего не заслуживает. Вам же все благородные люди останутся вечно благодарны за сохранение для потомства одной из самых примечательных страниц истории. О личной моей благодарности не говорю – она Вам давно известна» [87] .
86
Сыроечковский Б. Е. М. Корф в полемике с Герценом // Красный архив. 1925. Т. 3 (10). С. 308–317.
87
Сыроечковский Б. Е. М. Корф в полемике с Герценом // Красный архив. 1925. Т. 3 (10). С. 311.
Новых изданий Корфа, однако, не было.
Так закончился довольно шумный эпизод из общественной истории 1850-х годов. Симптоматично само появление новых документов «для публики», разрешение как-то говорить о декабристах. Власть, предпочитавшая прежде молчаливую охранительность, искала новые средства защиты усилиями своих публицистов. Однако простые хвалители булгаринско-устряловского типа были малодейственны, хотя и продолжали стараться. Известно, что Александр II отвергал предложения некоторых реакционных публицистов выступить против Герцена, искал что-либо солидное против «лондонского короля» (Г. XVI. 382, комментарии). Книга Корфа в этом отношении промежуточна. Ее тон и откровенная тенденциозность сродни официальным трудам Николаевского времени, однако расширение круга фактов и новых документов из правительственных тайнохранилищ – все это было в новинку. Поэтому Корф так гордился своими заслугами, но быстрое пробуждение общества после 1855 года шло такими темпами, что невозможное вчера назавтра становилось ретроградным. Несколько тысяч экземпляров Корфовой книги легко перекрывались вольными изданиями, также представленными тысячами журналов, сборников, газет; число же читателей каждого «вольного экземпляра» было значительно больше, чем у любого официального издания [88] . К 1857 году передовой фронт мысли проходил на уровне «Колокола», «Полярной звезды», «Современника», решительно отвоевывавших засекреченное прошлое у его многолетних «стражей».
88
О тиражах герценовских изданий см.: Черных В. А. К вопросу о тиражах Лондонских изданий Герцена и Огарева // Археографический ежегодник за 1969 год. М., 1971. С. 123–131.
Глава III. 1718–1858
Петр I – самый полный тип эпохи, или призванный к жизни гений-палач, для которого государство было всё, а человек ничего; он начал нашу каторжную работу истории, продолжающуюся полтора века и достигнувшую колоссальных результатов.
Извлечение на свет истории декабризма было первой, но далеко не единственной задачей Вольной печати в ее сражениях за «былое». Запрещенные строки Пушкина и других поэтов, опубликованные во второй книге «Полярной звезды», как бы возвращали 1830–1840-е годы; 1820 год является вместе с «Семеновской историей» (третья книга «Полярной звезды»); первым прорывом в минувший XVIII век была знаменитая герценовская работа «Княгиня Екатерина Романовна Дашкова», также напечатанная в третьей книге «Полярной звезды». Четвертая книга альманаха, 1 марта 1858 года, извлекала из минувшего историю царевича Алексея Петровича.