Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

Подполковник закончил чтение показаний Кондрата Невенчанного, спросил:

– Соответствует действительности, товарищ капитан?

– Да, товарищ подполковник.

– Я предупреждал вас. Предупреждал?

– Так точно, предупреждали, товарищ подполковник!

– Зачем же вы применили столь... несвойственные нам методы? Зачем угрожали оружием?

– Убийцы молчали...

– Убийцы?
– переспросил подполковник.

За решетками окон лежала густая ночь. Шторы не были задернуты. Верхний плафон освещал мужественное

лицо капитана. Сапоги у него были вычищены (и это после такого похода!), гимнастерка плотно облегала стройное, сильное тело, ремень туго опоясал гибкую талию, на ремне кобура, отяжеленная пистолетом.

"Такого молодца отдать трибуналу?" - думал Бахтин, ища выход.

– Все село знало, товарищ подполковник! Если не убийцы, то сообщники...
– Голос капитана был резок и отрывист.
– Я вспомнил рядового Путятина... У него была родинка...

– Родинка?

– Да, вот здесь...
– Галайда поднес руку к щеке и снова опустил.
– У него отец бригадир тракторной бригады, награжден орденом Ленина...

– Так...
– Подполковник слушал, казалось, логичную речь капитана, внимательно следил за выражением его волевого лица, за дерзкими огоньками, мелькавшими в его светлых, будто слегка подсиненных глазах.

Понять его мысль было нетрудно: молодой офицер считал излишне мягкими методы борьбы с бандитско-националистическим подпольем. Оружие врагов страх.

Поэтому на страх надо отвечать страхом! Беспощадное подавление. Пособников наказывать жестоко! Нужно, чтобы население почувствовало силу Советской власти. Пойманных с оружием подвергать публичной казни. На террор отвечать террором. Надо разорвать еще кое-где существующую круговую поруку и воодушевить народ на борьбу. Таких мер требовал капитан Галайда, но против них выступал Бахтин. Его предупреждения перед экспедицией в Крайний Кут, оказывается, падали на каменистую почву.

Видимо, людям с подобным характером нужно строго приказывать, а не пускаться в философию. Были рассуждения, просьбы - приказа не было. К лучшему это или к худшему, сказать трудно. А пока заведено дело, составлен и пронумерован протокол допроса...

Кому в руки попадет это дело? Если чинуше или, того хуже, карьеристу... Во всяком случае, Бахтин будет отстаивать Галайду, Если потребуется, примет вину на себя.

– Как вы рекомендуете воодушевлять народ на борьбу?

– Выдать населению оружие, товарищ подполковник!

– Населению?

– Активистам, желающим взять его. Человек, получивший оружие, уже наш, товарищ подполковник. Туда ему нет дороги!

– Уточните!

Галайда рассказал о просьбе председателя сельсовета, человека тихого и запуганного. Бандиты могут нагрянуть в село в любой момент и устроить расправу. Пусть население само обороняет себя, бьет бандитов. Их не так много! Кулаки? Они не страшны, когда у народа будет оружие! Дзержинский призывал чекистов к гуманизму. Верно! Но Дзержинский отвечал террором на террор и презирал мягкотелость.

–

Я приду к ним с азбукой гуманизма, а они ответят гранатой!
– сжав кулаки, закончил Галайда.
– Нет! Я то же самое скажу трибуналу, товарищ подполковник! Люди хотят спокойно жить, обрабатывать землю, посылать в школы детей, а их принижают, держат в страхе, уродуют души, характеры... Галайда встал, вытянулся, руки по швам.
– Куда мне, под арест или на заставу, товарищ подполковник?

– Пока на заставу, товарищ Галайда.
– Бахтин подал ему руку, задержал.
– Ого, боксер?

– Нет, товарищ подполковник! Волейболист.

– До свидания, капитан!

Уже ночь, но для подполковника, как и для всех пограничников, ночь это день. Бахтин думал... Думал о Путятине, о Кутае, от него пока не было вестей, думал о Крайнем Куте и Ковальчуке, которому молодой офицер, как заявил следователь, неосмотрительно доверил оружие... И думал о жене: подметное письмо тоже не давало покоя.

Глава четырнадцатая

Над ямой, где сидели в ожидании свидания с Очеретом Кутай и Сушняк, послышался легкий шум. Они уже выспались. Сушняк зажег лампу, посмотрел на часы. Было восемь часов вечера. Скрипнули петли люка, и в темном провале показалось смутно белевшее лицо Катерины.

– Як вы тут? Живы?
– спросила она весело.

– Пока живы, слава Исусу, - ответил Кутай.

– Ну, раз живы, треба исты...

Она спустила в подойном ведре горячую картошку, кусок сала, бутылку самогонки. Вытащив опорожненное ведро, нагнулась, будто пытаясь их рассмотреть.

– Угощайтесь и спочивайте. Придет час, позову.

Ляда плотно захлопнулась. Сушняк отодвинул лампу на край табуретки, нарезал финкой сала.

– Как?
– Он кивнул на бутылку.

– Не будем.

– Не будем так не будем.
– Старшина убрал бутылку, подвинул кубышку с водой, дунул в чашки.

– Как настроение?
– спросил Кутай, поев картошки и сала.

– Как?
– Сушняк выпил воды, обтер тыльной стороной ладони губы. Читал я рассказ "Кавказский пленник". В аккурат так: яма, дивчина. Только там чеченка, а у нас родная дочь Украины. Ну, какая инструкция? Опять почивать?

Кутай продолжал размышлять. Дело представлялось так: либо Катерина заподозрила их и послала за подмогой, либо задерживается Очерет.

Лейтенант припомнил все подробности беседы с Катериной и вывел основное заключение: недоверие могло быть вызвано лишь одним немаловажным обстоятельством - долгим разрывом во времени между моментом перехода границы связником и его появлением в пункте связи. В штабе отряда были сведения о том, что Очерет ищет связника "головного провода", даже сам выезжал на рекогносцировку. Муравьев отработал фиктивную акцию, которая должна была бы ослабить подозрения куренного. Если Очерет ничего не знает, еще лучше: можно будет не только рассказать о ней, но и пожурить его за плохую осведомленность.