Семь ступеней в полной темноте

Фром Пвел

Арон молча повиновался. Возразить убитой горем королеве, он не осмелился. Королева Гуда, мягко взяла его за руку и повела за собой. Картина, представшая перед его глазами, содрогнула бы даже сердце бывалого воина….

В просторных палатах царил хаос. Разбитые окна, окровавленные полотенца и бинты на полу. Несколько незнакомых ему человек, в их числе Хаук, морщась от хрипов и душераздирающих воплей, стояли то тут, то там. Трое старцев, похожих на лекарей, о чем-то сосредоточенно совещались в дальнем углу. Ближе к окну, на большой квадратной кровати,

извиваясь, вопила Сольвейг…. Его Сольвейг! Она была связана по рукам и ногам простынями и ремнями. Все что она могла, это кричать и перекатываться по постели. Простыни и накидка ее были пропитаны пятнами засохшей бурой крови.

Арон бросил негодующий взгляд на королеву, но та поспешила успокоить его:

— Это для ее же блага. Иначе она покончит с собой. Она уже почти сутки в истерике, никого не узнает и не хочет ничего слышать.

Арон не сразу, но отыскал глазами Уну. Бледная, она стояла в другом зале, опершись плечом о проем, и безучастно наблюдала за происходящим. Он вспомнил ее слова. Все, что она говорила при их последней встрече.

Кузнец подошел к постели и встал на колено. Смотреть в лицо Сольвейг было невыносимо. Как невыносима была и мысль о том, что он запомнит этот взгляд на всю оставшуюся жизнь. Погладив возлюбленную по голове, он поцеловал ее.

— Все будет хорошо, — прошептал он так спокойно и умиротворенно, как только мог в этот миг.

Узнав знакомый голос, она замерла. В просторных покоях, вдруг, воцарилась тишина, ударившая по ушам отзвуками эха. Сольвейг смотрела на него диким непонимающим взглядом, полным недоверия, обиды и отчаяния.

— Где ты так долго был?! — всхлипывая, прохрипела она.

— Я… ненадолго умирал — улыбнулся он спокойно и безмятежно.

— Вот как? — всхлипнула Сольвейг.

— Представляешь? Оказывается так бывает.

Арон осторожно погладил ее по голове, одновременно осматривая просторное помещение.

— Отдохни. Не нужно больше горевать. Сейчас я все исправлю.

Голос его был так спокоен и уверен, что Сольвейг как-то сразу обмякла. Сказалась усталость и нервное истощение. Глядя в глаза любимой, Арон подложил под ее голову попавшуюся под руку подушку.

Сделав это, он встал и, повернувшись к королеве, твердо спросил:

— Где ребенок?

— Он… умер! — Губы королевы задрожали, а лицо исказилось гримасой отчаяния и печали.

Он мягко взял ее холодную руку, и повторил вопрос:

— Где ребенок?

Присутствующие с недоумением следили за этой сценой. В ответ на вопрос, королева Гуда, указала рукой в сторону небольшого зала, туда, где стояла Уна. Уна же, единственная из всех, кто там был, кажется, начинала понимать, что происходит. Проходя мимо нее, кузнец встретился с ней взглядом.

Войдя в комнатку, Арон увидел изящный пеленальный столик, на котором лежало нечто продолговатое, накрытое простыней. Он осторожно отодвинул простыню в сторону. Младенец лежал на спине, омытый, с аккуратно перевязанной пуповиной, но не подавал признаков жизни.

— Уже слишком

поздно, — констатировал один из лекарей, зашедший следом.

— Почему? — беспристрастно спросил Арон.

— Прошло уже больше двух часов. Простите, но… все что могли, мы сделали. Тщетно.

— Если все так, доктор, то почему же он до сих пор розовый и такой теплый?

Доктор осекся на полуслове. Действительно, маленький трупик должен был к этому времени уже окоченеть, а кожа иметь синеватый оттенок. Но этого не случилось! И, если не знать наверняка, можно было бы сказать, что младенец просто спит.

— Подержи те ка это…

Арон скинул с себя странный плащ, перчатки и куртку летного комбинезона. Всучив все это лекарю, он закатал рукава.

Уна, стоявшая чуть поодаль, и с интересом наблюдавшая за происходящим, без слов подхватила, стоявший в тазу графин. Она зачерпнула теплой воды и полила ему на руки. Омывшись, Арон протер руки насухо и вернулся к столику. Бережно, сначала продев руку под головку, а потом и под спинку, он приподнял малыша.

— Похоже, он тронулся умом — постановил лекарь уныло.

Уна, в ответ лишь качнула головой, предлагая посмотреть, что будет дальше. Она уже все поняла, и жаждала увидеть «ЭТО» собственными глазами.

Арон с младенцем подошел к окну. Солнце клонилось к закату. Веяло теплым ветерком.

Он поднял сына перед собой. Глядя на своего первенца, кузнец негромко произнес единственное, что пришло в голову:

— От отца к сыну… От сына к внукам…. От внуков — правнукам.

Он прикрыл глаза… представил, как когда-то и отец держал его вот так в своих сильных и добрых руках, отдавая часть своей бессмертной души, чтобы жизнь вновь наполнила его тело. И почувствовал он, как искрящаяся теплота переполняет его сердце, и, струясь по незримым протокам, под его кожей, стекает с кончиков пальцев, озаряя тело младенца мягким, мерцающим светом.

— Может быть это прозвучит странно, но я бы хотел, чтобы моего сына тоже звали Арон — заявил кузнец — чтобы, когда меня не станет, он продолжил мой путь и напоминал обо мне. Я могу на это рассчитывать?

— Да… — ответила королева в замешательстве.

Кузнец повернулся к ничего не понимающей Гуде, и, осторожно высвободив свои руки, передал королеве свое дитя. Она приняла его, так же бережно, искренне не понимая, к чему все это…

Посасывая тонкий пальчик, вполне себе живой и розовый, младенец полным восторга взором смотрел в ее лицо.

Получив ожившего внука на руки, не веря своему счастью, королева мать поспешила к дочери.

Отдав ребенка, Арон пошатнулся. В глазах потемнело. Он сделал шаг назад, и чуть не упал. Но Уна вовремя подставила ему руку.

— Может, присядешь? — она указала на небольшую кушетку у стены.

— Да, пожалуй — согласился он и оперся о стену.

— У вас кровь идет носом — заметил отошедший от первого шока лекарь.

Арон провел трясущейся рукой по губам, и взглянул на окровавленные пальцы.