Семь ступеней в полной темноте
Шрифт:
— Он сказал что-то еще?!
— Да. Сказал, что сровняет белые горы с землей, если с тобой что-то случится.
Сольвейг в своем замутненном сознании с трудом осознала услышанное. Выложив слова словно кирпичики в голове, она поняла их смысл. Сразу стало легче.
— Да… так бы он и сказал. — Сольвейг заметно пошатнулась и присела на край постели. Силы никак не желали возвращаться к ней. По крайней мере, не так быстро.
Крылатая дева какое-то время рассматривала свои руки и тело, закованные в легкую, черную, поблескивающую на свету, броню.
— Мы не смогли снять это — послышался еще
Конечно же, это был Хаук. Ее старый, мудрый учитель. Человек, который был, наверное, роднее, чем кто-либо в этих палатах. Пожалуй, по духу, он был для нее ближе, чем родная мать.
— Хаук… — она забыла, о чем хотела сказать, стоило только увидеть сложенные крылья за спиной старца. Все что она смогла сделать, это указать на них пальцем.
— Ах, это… благодаря тебе, — старец расправил могучее оперение, перед Сольвейг.
— Как… такое возможно? — выдавила она из себя, превозмогая хрипоту.
— Ты исполнила свое предназначение. Свершилось! — радостно объявила королева мать, всплеснув руками.
— Но, я ничего такого не помню… — возмутилась крылатая дева.
— Ты потеряла много сил, и проспала несколько суток. Но, то, что случилось…. Это было что-то такое….
— Это было… немыслимо — вздохнул король — просто невообразимо. Даже в мечтах я не смог бы такого представить.
— Да, милая. Это было как в сказке…. Как только забрезжил рассвет, крылья твои озарились, и, сияние их затмило солнце. Длилось это не долго, но вместе с тем, казалось, что прошла вечность. Потом ты потеряла сознание. Лишь немного придя в себя, мы обнаружили, что отец твой цел и невредим, раны наши исчезли без следа, а Хаук обрел вновь свои крылья.
— Звучит как бред умалишенного — усомнилась Сольвейг.
— Я живое тому подтверждение — отозвался ее старый друг и наставник.
Сольвейг немигающим взглядом уперлась в пустоту. Спустя какое-то мгновение она ощутила резкий рвотный позыв, и едва его сдержала. Заботливая мать щелкнула пальцами, и проворные служанки тут же проводили Сольвейг в умывальню. Там ее несколько раз вывернуло наизнанку.
Королева вопросительно взглянула на лекаря, скромно сидящего в сторонке, но тот лишь развел руками. Дескать, чего вы хотели в ее положении. Радуйтесь, что жива.
Вскоре, Сольвейг вернулась. Лицо ее было бледным, взгляд хмурым.
— Что со мной?
— Вам бы поесть горячего, и погулять на свежем воздухе — ровным голосом констатировал лекарь.
— Я задала вопрос — она повысила голос забывшись. Стены содрогнулись от мощного эха, с окон посыпались осколки стекла. Она тут же поняла, что наделала своим могучим гласом. Но было уже поздно.
Королевский лекарь, встряхнув свое одеяние, встал. Избавившись от мелких осколков, осыпавших его, он удрученно оглядел потрескавшиеся очки. Затем, вздохнув, критично осмотрел Сольвейг с ног до головы.
— М да… это еще цветочки, боюсь представить, что будет дальше, зная ваш буйный нрав.
— Простите, я не хотела. — Сольвейг потупила взор.
— Вы сказали, простите?! — удивился лекарь.
Сольвейг склонилась к старцу и уткнулась лицом в его плечо.
— Вот так чудо
– пробурчал он, не зная, что с этим делать.
Она промолчала в ответ. Лекарь вздохнул, убрал очки в карман, и устало улыбнулся, отстраняя ее за плечи.
— Вы беременны, моя дорогая. Поздновато, конечно, но это случилось. Поздравляю.
Лицо Сольвейг вдруг налилось краской. Помнится, что этот убеленный сединами старец, тоже хлебнул горя по ее милости в свое время.
— Простите меня, если сможете — прошептала она, чтобы было слышно только ему.
Лекарь, конечно, понял, что именно она имела в виду. Положа руку ей на грудь, он так же тихо ответил:
— Это уже не важно. Я все забыл. Забудьте и вы. Волноваться теперь вредно. Кушайте хорошо. Спите. Соблюдайте покой. Даст бог, все будет хорошо.
Сказав это, доктор поклонился присутствующим и не спеша удалился из покоев. Ему срочно нужно было отдохнуть. Слишком много времени он провел возле ее постели.
Несколько дней спустя, Сольвейг окончательно пришла в себя. Силы к ней вернулись, а вот к постоянным переменам настроения и всяческим проявлениям своего организма, она привыкнуть никак не могла. Хотя странное ощущение новой жизни, что таится внутри нее, было таким приятным. Ничего подобного она ранее не испытывала. Это было одновременно странно и удивительно.
Удивительную же броню, а в том, что это была броня, сомнений не было, она снимать не торопилась. Хаук сказал, что снять его может только она сама, когда придет время. Это было очень комфортное, легкое одеяние, и пользоваться им было совсем не сложно. Оно не стесняло, не мешало справлять естественные потребности. Да и тело в нем удивительным образом оставалось чистым. И, конечно, эта вещь придавала ей сил, потому что это подарок от него. Первого и единственного в ее жизни возлюбленного.
Кузнец крепко-накрепко засел в ее некогда остывшем сердце. Но при мысли о нем, в душе зияла пустота. Будто нет его больше в этом мире. Но, он обещал найти ее. И она верила в это обещание. А время шло…. Дни, недели, месяцы. А он все не приходил. Тоска по любимому человеку, как и сама любовь, были так непривычны и новы для Сольвейг. К боли телесной она была готова, а вот к душевным ранам — увы. Это измождало и без того ослабшую деву. Конечно, королева мать и резко подобревший король отец, делали все возможное, чтобы успокоить дочь. Отвлечь от грустных мыслей. Обнадежить по возможности. Но предчувствия становились все тревожнее, все темнее.
Так прошло несколько месяцев. Жизнь, которую Сольвейг взрастила в себе, наконец, попросилась наружу. Случилось это внезапно. И совсем не вовремя. В одно прекрасное солнечное утро, она стояла перед большим зеркалом в длинной галерее, и поглаживала округлый живот. Странный доспех был достаточно эластичен для этого. Но, что-то пошло не так. Показалось что стеклянная гладь зеркала, вдруг, покрылось множеством мелких трещин. Сольвейг вздрогнула, по телу пробежала прохлада. Один за другим, части ее доспеха, словно скорлупа стали отделяться от тела. Они глухо падали на мраморный пол галереи, обнажая ее тело. В конце концов, она осталась стоять босиком на холодном полу, среди кусков странного материала, напоминавших то ли сброшенную кожу, то ли странные опавшие листья.