Семейная сага
Шрифт:
И паровозный дым белесый
Течет рекою по траве.
И первых звезд тревожных блестки
Навстречу мчит холодный ветр.
И первых звезд тревожных блестки,
И сумрак пожирает свет…
И тает явь. И ярче грёзы
В моей безумной голове.
И тает явь. И ярче грёзы. Опять, как прежде, я в Литве. И вешним ветром веют грозу, И радость всё, и всё привет…
* * * * *
Я вернулся в свою треклятую Ригу. Моя жизнь в очередной
В тот же вечер я послал Марии свое очередное стихотворение…
Я ждал тебя всю жизнь — и долгими ночами,
И днями, полными ненужной суеты.
Я ждал тебя всю жизнь. Душа жила в молчанье.
Жизнь таяла, как на морском песке следы…
Мария. 1954, 10 августа
Михаил продолжает писать. Теперь он присылает не
только стихи, но вкладывает и небольшие записочки. Он пишет очень аккуратно, просит, чтобы я не сердилась на его настойчивую переписку, что для него это единственная отдушина в жизни.
А стихи у него такие, что каждый раз я реву, как сумасшедшая, читая их, и Ларисе стоит немалых трудов успокоить меня.
Я всегда любила творческих людей. Внешность мужчины мне была безразлична, хотя и первый мой муж, и второй — оба с завидной внешностью и очень нравятся женщинам. Да и про Михаила другого не скажешь: он очень видный, привлекательный мужчина. Видимо, в меня просто влюбляются красивые мужики, сама-то я их не ищу. Одним словом, совсем запуталась! Хотела я сказать только одно: мне суть человека важнее, чем его облик, хотя…
Но с Михаилом мне, как это ни грустно и как это ни больно, надо кончать. Нужно, наверное, прекратить отвечать на его письма… Смогу ли я? Мне ведь и самой это жизненно нужно… Нужны его письма, его стихи, нужны эти его безумные поездки из Риги в Каунас, чтобы повидаться со мной каких-то двадцать-тридцать минут…
Михаил. 1954, 20 августа
Вот и осень… В юности меня угнетала весна, теперь все
время кажется, что осень — именно эта вот осень, которая сейчас на дворе — последняя моя осень… Наверное, это ненормально. Меня же все считают таким жизнелюбом! Да и сам я о себе ныл всегда такого же мнения. Но вот теперь в голову постоянно лезут глупые, а вернее — страшные мысли… Но что с собой поделаешь?
Мысли о Марии неотрывно преследуют меня. Я стал буквально больной: я ложусь с ее именем на устах, я просыпаюсь с ее образом в глазах… Что со мной творится? Мои сверстники долдонят о притуплении чувств, о появлении безразличия ко многим проявлениям жизни с возрастом. А у меня всколыхнулось чувство несоизмеримое и с первой моей юношеской любовью. Меня это даже страшит: вынесу ли я этот груз, который одновременно и сладостен и непомерно тяжел?..
Осень
Как распятья, сеют трепет
Леса голые стволы.
И бредут в унылом небе
Туч усталые волы.
Время жаркой свечкой тает.
Жизнь пошла на убыль И безжалостно листает Нелюбимых губы.
Я распят, как на Голгофе,
Стигмы кровоточат…
Твой в туманной дымке профиль
Сердце болью точит.
Мария. 1954, 15 сентября
Я нашла повод по работе поехать в Ригу. Всего на
день: мой обратный поезд был вечером того же дня. Я не могла не поехать: я хотела увидеть Михаила и по-честному, глядя в его глаза, сказать о своем решении. Надо смириться с судьбой, нельзя ставить под угрозу существование семьи. То, что я не абсолютно счастлива с Аркадием, это еще не аргумент вести двойную игру, изводить Михаила, к которому я так привязалась… Что за глупые слова! Да не "привязалась"! Я его по-настоящему сильно люблю. Но тем не менее, продолжать все это нечестно, нечестно по отношению ко всем и, в первую очередь, по отношению к Михаилу.
Я не сообщила ему заранее о своем приезде. Я
фаталистка, я решила, что если я его не застану, то значит, это
судьба… Тогда я напишу ему последнее, прощальное письмо…Я позвонила с вокзала из автомата. Набрала номер с бешено колотящимся сердцем. Когда я услышала голос Михаила, у меня перехватило горло каким-то нервным спазмом, и я не смогла произнести ни слова…
— Алло. Алло… Мария?.. — Почти с надеждой, как мне показалось, спросил Михаил, видимо, узнав мой голос.
— Да… Это я… — Смогла, наконец промолвить я.
— Ты приехала? — Почему-то без колебаний спросил он
меня.
— Да…
— Жди меня около справочной у входа в вокзал. Я буду
максимум через десять минут. — И он, не дав мне ответить,
повесил трубку…
У меня было десять минут, подумать, собраться с мыслями, успокоиться. Как я все это ему скажу? Моя решительность куда-то пропала. Я не могла думать ни о чем, кроме как о том, что вот-вот я его увижу…
Он приехал раньше. Я видела, как он сунув купюру таксисту метнулся в сторону вокзала. Я вышла ему навстречу. Он подбежал, схватил меня в охапку и закружил так, что с моей головы свалилась моя беретка. Он не поцеловал меня, хотя мне этого очень хотелось: он был слишком деликатен, чтобы целовать меня на улице, под посторонними взглядами. А зря! Ведь могли же мы быть мужем и женой для всех этих безразличных куда-то спешащих людей?
Мы пошли пешком по направлению к той организации, в которую я приехала. Это было буквально в пятнадцати минутах ходьбы.