Семнадцатая осень после конца света

Старых Зоя

Шериф многозначительно хмыкнул.

– Насиженные посты, если по-твоему, это как раз сортиры. То есть ты предлагаешь заранее спрятать головы в упомянутые дырки, дабы их не отделили от тел?

Староста нервно усмехнулся и ничего не добавил.

– Понял, - шериф, наконец, дотянулся до лепешек и забросил одну в рот.

Думал Винсент о том, имеет ли еще смысл последовать предупреждению, столь вовремя поданному, вернуться и запереть тюремную избу, или уж пойти до конца. А может быть, уже и смысла-то не имеет, и от заботливо прикрытой двери идет цепочка свеженьких

следов к конюшням, где не хватает седла и вороной кобылы.

9

 Чем дальше на Юго-запад, тем больше была вероятность обнаружить посреди степи сравнительно целые развалины. Целыми же считались те, что еще имели хотя бы парочку стен. К Северу и таковых обломков прежней цивилизации уже не наблюдалось – что пощадили время и Это, с успехом разобрали на печи и прочее строительство сельские жители.

Затаившись в останках бензоколонки, имевших целых три стены, а с северной стороны даже некое подобие провалившейся крыши, Сид искренне радовался, что по какой-то причине этими развалинами побрезговали. Впрочем, с причиной-то как раз все было понятно. Заправка горела, и почерневшие кирпичи даже спустя семнадцать лет отвратительно воняли дымом. Отнюдь не тем, что валит из печной трубы, когда затопишь нормальными дровами.

Для чего именно служило сооружение до Этого, Сид более ли менее представлял, и в перерывах между приступами головокружения, посмеивался над тем, как странно все складывается на свете. Это относилось и к нему тоже. Еще недавно Сид Вереница, не опасаясь, мог развлекаться всяким желаемым способом, пусть даже под самым носом у мобильных отрядов священников. Теперь приходилось прятаться, и все только потому, что руки, ноги и голова – все те части тела, которые Вереница искренне полагал себе послушными, периодически отказывали.

А те, что работали, сводило от ужаса. Иногда настоящего, иногда какого-то самопроизвольного.

Сид сидел, привалившись к стене, потому что ноги двигаться не хотели. Он был вполне уверен – конечности у него на месте, в них пульсирует кровь, да и на обморожение не похоже. Но что-то с ногами было все-таки не так, потому что на любую попытку заставить их шевелиться они не отвечали. К стене Вереница приполз на руках. Руки отказывали немного раньше, когда он сполз с седла, ударился, а подняться смог, только уцепившись за стремя зубами.

Потом, уже доковыляв до развалин, Сид снова мог шевелить сначала пальцами, а потом и руки целиком обрели подвижность. Это его обрадовало, и тут подломились ноги.

К стене, у которой он теперь устроился, вела корявая, как здоровенной гусеницей оставленная борозда в глубоком снегу.

На середине борозды была яма в форме тела человека, который хотел остаться лежать и больше не сопротивляться.

Изверг, притащившийся вслед за хозяином, стоял в углу между двух стен. В одной имелось оплавленное отверстие, наверное, окно. Под ним-то Сид и свалился.

Вереница пристраивал поудобнее карабин, упирая дуло в неровную поверхность застывшего лавой бетона. Беспокоило Вереницу не то, сможет ли он попасть из такой неудобной позиции, а то, сможет ли он вообще выстрелить. Если

опять откажут руки, что с ними вообще такое творится, то стрелять придется либо ногами, либо зубами. Ни того, ни другого Сид не умел.

Вероятность же того, что его следы, такие очевидные и свежие, проигнорируют, была слишком мала. Это Сид понимал прекрасно. Это было почти единственное из последнего, что он вообще мог понять. Белый же коридор, блестящий, прохладно-гладкий пол из непонятного материала, больше всего похожего на старую фарфоровую кружку, непонятное ощущение полной чистоты и пресности, отказы рук и ног, тошноту и пульсирующую боль в затылке –это Вереница собирался обдумать серьезно, но только когда разберется с насущными проблемами.

И когда мозги заработают.

Проблемы приближались числом пяти человек конных, троих в санях, и еще одного, солидно опережающего отряд, чей запах вроде бы казался Сиду знакомым. Вереница улыбнулся, впрочем, особо радоваться не спешил. Скачущий вперед священников Ричи – это многое могло значить.

Мог и предать, не простив ухода. Мог и пытаться спасти, что тоже не лучший расклад.

– Понесло ж тебя, - прошипел Сид, втягивая посильнее воздух.

Вращавшаяся в основании черепа мельница отреагировала моментально, вгрызаясь лопастями все глубже в беззащитный мозг. Вереницу скрутило, а по ногам прошел горячий до дрожи спазм – и они появились.

Сид, чуть отдышавшись, попробовал шевелить руками, почти с иронией ожидая, что работать те не будут. В итоге чуть не свалил карабин с так тщательно отстроенной позиции. Руки были. Ноги были.

А почему вообще обязательно что-то должно пропадать?

Вереница прислушался к себе.

Он дышал. Голова болела. Желудок извивался в непрерывной тошноте. Сердце самоотверженно пыталось убиться об ребра. Глаза показывали туманную картину действительности – слегка покрасневшее небо, постепенно темнеющее все сильнее. Уши слышали дыхание. Ноги пощипывало от холода. Пальцы рук нервно поскребывали черный кирпич стены, покрытый толстым слоем закаменевшей сажи.

Лучше бы он ослеп или оглох.

Сид со злости, от внезапно нахлынувшего отчаяния саданул по стене так, что затрещали косточки в руке, а карабин свалился ему на ноги. Хорошо еще стоял на предохранителе.

По его следу с неясными намерениями бодро шел отряд священников, а Сид мало того, что разболелся не к месту, так еще и не сможет стрелять. Вообще не сможет. Разве что в упор, один раз, снимет хоть одного перед тем, как его свалят, словно дурного коня.

Отказал нюх.

Хуже и быть не могло.

Вереница выматерился, долго, сочно, изобретательно. Лучше ему не стало.

Подобрал карабин, подержал в руках и снова прислонил к стенке. Что делать теперь он не знал. Когда отнимались ноги, когда был белый коридор – он даже не очень-то испугался. Просто удивился, почувствовал раздражение, что-то не понимал. А вот теперь была настоящая паника. Единственное чувство, которое действительно помогало ему выжить, важнейшее, и глаза и уши в одном – его прекрасный незаменимый нюх – подвело в самый важный момент.