Семнадцатая осень после конца света
Шрифт:
Сдвинуть Изверга с места не получалось. Он словно окаменел, и даже не рычал в ответ на тяжелый пинок, который отвесил ему вконец отчаявшийся хозяин. Сид, грязно выругавшись в неизвестно чей адрес, обошел вокруг коня, принюхивался изо всех сил, даже пытался высмотреть своими полуслепыми глазами что-то на горизонте, в небе, на земле…
Ничего не было. Ничего.
Не считая того, что у него самого в основании черепа, там, где заканчивалась шляпа и начиналась коса, что-то давило. Голова, вроде бы, не болела, но ощущения были такие, словно он пил три дня к ряду худшее на всем Севере пойло, а потом вздумал потаскать на себе
Сид потер переносицу, почесал затылок через капюшон. Не помогло. Голова у него определенно кружилась, и это совсем не радовало – особенно в сочетании с взбунтовавшимся конем. Если он тут посреди степи упадет, то Изверг уж точно не станет подбирать своего хозяина и везти к людям. Больше похоже на то, что конь упадет первым и придется его пристрелить.
Эта мысль Вереницу как-то отрезвила, он наклонился, зачерпнул ладонью снега и намазал на лицо. Не полегчало, а пихать себе снег за шкирку все же не стоило. Мороз, по сидову разумению, был весьма и весьма солидный, края воротника шитой-перешитой дубленки подернулись белизной, а черная грива Изверга и вовсе поседела. Вереница поскорее запихал намокшую от снега руку обратно в рукавицу и уже ей растер по лицу не до конца растаявшие, колючие мелкие льдинки. Они пахли незнакомым дымом.
И тут ударило снова. Изверг застонал почти по-человечески, а потерявший равновесие Сид едва успел уцепиться за стремя, чтобы не рухнуть на внезапно подогнувшихся ногах.
Как будто кто-то врезал по затылку тяжелым предметом вроде бутылки, вот только некому было. Вереница едва дышал, сжимая веки так, словно хотел подвести щеки к самым бровям.
Перед глазами было красно, в череп что-то ввинчивалось, просверливая, как ледоруб, еще недавно казавшуюся твердой черепную коробку. Изверг орал, а потом упал на колени, лишив Вереницу последней опоры, и тот, едва не придавленный тяжелой конской тушей, свалился в снег. Шляпа откатилась в сторону.
Не замерз насмерть Сид Вереница чудом.
Чудо явилось в обличье Изверга, который, едва отойдя от шока, на подгибающихся, как у новорожденного жеребенка ногах, подошел к развалившемуся хозяину и принялся вылизывать тому лицо. Лицо было бледнее снега, и на нем ярко светилась сбегавшая из ноздри кровь. Добравшись до нее, конский язык замер, а потом скользнул вверх, к зажмуренным глазам. Конь удивлялся, почему живой еще хозяин кажется совсем не живым, и можно ли, наконец, сжевать его повязку.
Намерение свое Изверг осуществить не сумел, и когда хозяин вдруг зашевелился. Сид неловко обхватил замершую в нерешительности гнедую с белой протокой морду и притянул к себе, словно собирался поцеловать. Изверг прижал уши, но не дернулся, и лишь опасливо косился на выжившего из ума хозяина.
Вереница подержался за конскую голову с минуту, уперевшись лбом в мягкий извергов нос, потом перехватился за налобник узды, подтянулся и кое-как смог сесть. Изверг, устав терпеть, что ему отрывают голову, опустился на колени. Сид предложение оценил и кое-как перекатился в подставленное седло.
Мыслей не было.
Изверг медленно брел куда-то вперед, наверное, все еще на Юго-запад.
Сид болтался в седле, по очереди шевеля пальцами то на левой, то на правой ноге. Руки, даже не пытавшиеся держать поводья, забрались под дубленку в надежде оттаять потерявшие всякую чувствительность пальцы.
Увидь кто Сида Вереницу вот таким, подумал бы – безумен. А, взглянув
Потому что такого с ним еще никогда не случалось. Да, были сны, реальные до тошноты, но тошнотой все и кончалось. И сбывались иногда, и то, отличить просто кошмар от предсказания Сид не мог – плохо запоминал и те, и другие, а прозрения приходили лишь когда он видел что-то, присутствовавшее во сне живьем. Как с Ричи вышло.
Но он не спал.
На этом едва-едва ворочавшиеся мысли Вереницы стопорились, не желая двигаться уже ни в каком направлении. Он потерял сознание, просто так, посреди степи, без всякой веской на то причины. И еще было плохо коню, но тот очухался значительно быстрее. И хорошо, а то бы нашелся Сид только весной, и то, в лучшем случае. Волки отыскали бы намного раньше.
Прошло около получаса, и изменившийся ветер в первый раз принес запах мусорной кучи. Это Сида, в тот момент сражавшегося за собственное сознание, очень расстроило и подвигло на затейливую последовательность изощренных богохульств.
Изверг шел не на Юго-запад. Он возвращался домой, а что за место конь мнил своим домом, не знал даже сам Вереница. Скорее всего, какую-нибудь ферму на Севере. В любом случае, единственным местом, куда Изверг мог его притащить здесь, был Последний хутор. Возвращаться туда не стоило, но, немного поразмыслив, Вереница решил, что это и не худшее развитие событий. Там, если повезет, должен обнаружиться надувшийся как мышь на крупу Ричи, который поворчит, покричит, да и дотащит беглого напарника до печки, размораживаться. С мыслями о самогоне или на худой конец горячем отваре Вереница снова стал задремывать, уронив голову в длинную извергову гриву. Конь, в любой другой момент обязательно воспользовавшийся бы слабостью всадника, в этот раз вел себя на удивление спокойно.
Сиду было холодно. Пальцев на ногах он давно уже не чувствовал, и мог лишь предполагать, что в ответ на его попытки ими пошевелить они действительно шевелились. В коленях, несмотря даже на толстенные ватные штаны, образовалось по льдине, и Вереница очень сомневался, что ноги у него еще гнутся. Это когда он вообще был в состоянии оценивать свое состояние.
Потом он спал.
Или не спал, но сон видел точно, непонятный и ужасно похожий на какой-то извращенный сюжет из книжки, правда, Сид был уверен – такой он еще не читал. Разные попадались книги. Когда откровенно скучные и на три четверти непонятные, когда – просто не оторваться. Та, которую он вроде бы и смотрел и читал, медленно замерзая в седле бредущего по сугробу Изверга, поначалу казалась скучной.
Сид будто бы сидит на полу посредине широкого, белого коридора, а вокруг все сверкает, как натертое жиром. И пол, холодный словно снег, но при этом гладкий. Такие же стены, а потолок где-то высоко, и с него льется свет, ярче даже отраженного льдом солнца. Сид слепо щурится, трет рукой саднящие глаза, судорожно принюхивается…
А запаха нет. Ни единого.
Ему приходит на ум слово «пресный». Оно не совсем правильное, больше подходит к стряпне, чем к этому странному месту, но за неимением прочих пока остается. И все-таки Вереница упрямо втягивает носом воздух, лишенный всякой особенности.