Семья волшебников. Том 4
Шрифт:
Рожа пялилась прямо на нее. И вообще-то это была не рожа, а лицо, принадлежащее обычному дяденьке, совсем не страшному и даже симпатичному, если вам нравятся акрилиане в плащах с капюшонами. Только смотрел он прямо на окно, прямо на Веронику, и смотрел так пристально, что ей стало не по себе.
Вероника подумала, что это одна из тех плохих ситуаций, о которых говорила мама. Но она не
— Мэтресс Дегатти, вам неинтересно? — рыкнул он, не оборачиваясь.
— Мэтр Пиррье, там дядька! — поспешила оправдаться Вероника. — Он на меня смотрит!.. или на вас, я не знаю…
Теперь писать перестали все. Классный наставник пошевелил длинными усами и нехотя подошел к окну. Но там уже никого не было, и холодные желтые глаза уставились на Веронику.
— Он там был! — заверила она.
— Вы говорите правду, — чуть промедлив, кивнул мэтр Пиррье. — Но теперь там никого нет. Если ему что-то нужно от меня, он подойдет после лекции. Продолжаем записывать.
Вероника продолжила записывать, но ей стало неуютно. Она сомневалась, что дядьке нужно было что-то от мэтра Пиррье. Он точно смотрел на нее… кажется, точно.
Наверное, точно.
Может быть, определенно.
Совершенно возможно.
Непременно вероятно… нет, это уже чушь.
— … В четыре тысячи триста третьем году до Новой Эпохи официальным языком Парифатской республики стала титанова речь, — говорил классный наставник, ходя туда-сюда и покачивая пушистым хвостом. — Язык, когда-то идеально подходивший для заклинаний, все больше утрачивал былые возможности. По мере того, как все большее число индивидов не только овладевало им, но и числило родным, его эффективность как ритуального слабела. Заклинания, состоящие из простых и понятных слов-команд…
Вероника отчаянно пыталась одновременно слушать, писать и думать, но это было выше ее сил. У остальных получалось лучше, а Бумбида вообще, кажется, дремала, оставив бодрствовать только одно ухо и одну руку. Непонятно, как она так может… у нее тоже штука, что ли?.. а, нет, она пишет каракули… и у нее слюна капает из уголка рта…
Но это мудро. Все равно в учебнике все это есть. Бесполезная работа.
Веронике не нравилась бесполезная работа. Очень.
— Мэтресс Дегатти, вы что-то хотите спросить? — прервался вдруг классный наставник.
— Ничего… — медленно ответила Вероника, пытаясь игнорировать боль в пальцах.
Зачем все это записывать. Она и так запомнит. Вероника не понимала.
Она попыталась просто рисовать каракули, как Бумбида, но у нее не получилось органично. Мэтр Пиррье сразу уловил неправильность в звуке пера, дернул мохнатыми ушами и сказал:
— Судя по вашему взгляду, вы хотите что-то сказать, мэтресс. Мы все вас внимательно слушаем.
Вероника угрюмо на него уставилась. Как и все фелины, мэтр Пиррье невероятно хорош собой, его лицо невольно притягивает взгляд, мех черней беззвездной ночи, а глаза бездонны, как вселенная. Но Рууррупи, девочка-фелинка из четвертой спальни, сразу сказала, что он сердитый и будет ко всем придираться. Так и оказалось, хотя как Рууррупи это заранее узнала, никто не понял.
— Я не
Вероника совсем засмущалась и попыталась спрятаться под парту. Мэтр Пиррье несколько секунд молча на нее смотрел, а потом сказал:
— Можете идти.
В гробовой тишине Вероника спустилась, чувствуя на себе двадцать шесть взглядов. Она не совсем поняла, может ли она пойти в туалет, или может уйти насовсем и навсегда, никогда больше не возвращаясь.
Было страшно спросить, так что она решила потом просто вернуться на урок, а если ее не пустят, то… поплакать, наверное. Подальше от двери, чтобы не мешать. Но не слишком далеко, чтобы все-таки было слышно. Вдруг все-таки пустят?
Вероника представила эту ситуацию, и уже немножко заранее начала плакать, но взяла себя в руки, потому что в туалет ей действительно было нужно.
И этот путь следовало преодолеть без слез. Как мужчина. Или Астрид.
Во время уроков коридоры Клеверного Ансамбля тихи и пустынны. Многотысячные реки школяров и студиозов растекаются по аудиториям, лабораториям и спортплощадкам, слушая классных наставников и сами понемногу колдуя. Повсюду двери и за каждой какая-то суета.
Зато в коридорах — тишина. До конца урока еще полчаса, и на эти полчаса Вероника здесь — абсолютная властительница. Можно творить, что захочется, только бесшумно, потому что если зашуметь — отовсюду высунутся сердитые классные наставники.
Так что Вероника бежала тихонечко, на цыпочках…
— А-А-А-А-А!!! — раздался страшный крик, и что-то врезалось в стену.
Вероника вздрогнула и гневно посмотрела на школогномика. Пакостный бесенок тут же юркнул куда-то под половицу, а дверь аудитории распахнулась, и классный наставник шикнул:
— Девочка!..
— Это не я, это школогномик! — залепетала Вероника, но ей не поверили. Классный наставник строго погрозил пальцем и закрыл дверь.
Стало обидно. В этот раз она и правда ни при чем. Да и в аудитории на нее правда смотрел тот дядька. Он точно на нее смотрел, с акрилианами не ошибешься, у них лица такие длинные, что фас и профиль — это совсем разное лицо.
— Школогномик, выходи, — потребовала Вероника, наклоняясь к половице. — Я тебя видела. Призываю.
Лохматый мячик с воем сгустился из воздуха. Дверь тут же снова распахнулась, классный наставник хотел снова шикнуть, но Вероника первая воскликнула:
— Вот, школогномик! Я НЕ ВРАЛА!
Кажется, она слишком громко воскликнула. Кажется, разнеслось на весь коридор. Кажется, вышло даже громче, чем у школогномика. Кажется… ей пора идти.
И Вероника убежала.
Через несколько секунд ее обогнал школогномик. Он орал и оглушительно бухал пятками, а позади распахивались двери.
Вероника поняла, что опять все испортила. И не хотела ведь совсем, это опять ненароком получилось.
Она спряталась в туалете. В конечном счете, ей все равно было туда нужно. Запершись на засов, она слушала грохот и вопли, всегда сопровождающие охоту на школогномика, и молилась Юмпле и Савроморту, чтобы тот классный наставник не запомнил, кто начал эту кутерьму.