Семья волшебников. Том 4
Шрифт:
Развивать тему дальше никто не захотел. Только одна мистерийская девочка пробормотала, что ожидала от группы стипендиатов… не этого. Все какие-то странные… даже немножко придурки.
А Вероника облегченно подумала, что и слава богам, что все такие странные. Она не очень-то и выделяется.
А Сога чуть уязвленно сказал, что это нормально, потому что именно из таких групп обычно выходят самые сильные волшебники. Мощный волшебный дар — это всегда куча всяких отклонений от нормы.
— О да, великий волшебник Стукач, — фыркнул орчонок
— Это не мое имя!
Может, они бы даже подрались, но кто-то очень удачно вспомнил, что они еще старосту не выбрали. И разговор сразу переключился на куда более важное дело, и в старосты сразу вызвались аж пятеро, но из них четверо были орком, гоблином, троллем и Бургужу, так что в голосовании уверенно победила Гердиола Бецалли. За нее проголосовали три мальчика и одиннадцать девочек, в том числе Вероника, потому что Гердиолу зовут, как ее прапрапрабабушку, у нее красивая русая коса, а еще она всегда произносит «й» в конце фраз, так что определенно заслуживает доверия.
А дедушка Инкадатти запаздывал. Все уже проголодались, но классрук все не шел и не шел. А идти в столовую без него перваки не решались, даже урожденные мистерийцы. Все-таки сегодня их первый день в школе, мало ли что.
— Ребзя, давайте лучше на помойку сходим, похаваем, — предложила вдруг Сметана, девочка-гоблинша. — Накир нам столовка?
Все уставились на нее в изумлении, даже Сога и Пыряло. А Отвалиорд скривился и с отвращением пробормотал:
— Гоблины…
— Это видизм, — упрекнула его Сметана. — Я вам добра желаю.
— А чем тебе не нравится столовая? — спросила Латойя, девочка из шестой спальни.
— Унижением.
Тут всем стало интересно. А Сметана, которая тоже была очень умной гоблиншей, хотя и не такой, как Сога, вскочила на кресло с ногами и заявила:
— Понимаете, мы, гоблины, привыкли из объедков и плохих продуктов делать хорошие блюда. От худшего к лучшему. А в школьных столовых берут хорошие продукты и делают плохие блюда. Я гоблинша, я это съем. Я все съем. Но я осознаю, что мне могли дать хорошее, и даже должны были, но нечестно украли.
— В Клеверном Ансамбле вкусно кормят, мне сестра говорила, — тихонько сказала Вероника, но ее никто не услышал.
— Ты гоблинша и жалуешься на воровство? — удивилась Латойя.
— Можно украсть честно, а можно украсть нечестно! Как крыса! Когда гоблин пыряет богатого чимча в переулке и берет кошелек — это честно украл! Когда богатый чимча говорит: разведите этот суп водой, пусть дети чимча и гоблинов жрут дерьмо, а я куплю себе на сэкономленное вот эту кирню — это нечестно украл, да еще и у детей!
— Гоблинская мораль, — снова поморщился Отвалиорд.
— Для богатых чимча у гоблинов действует презумпция виновности, — заявила Сметана. — Если чимча очень жирный, увешанный золотом и со свинячьими глазами — он точно в чем-то виноват. Возможно, он все время крал в столовках у детей? Почему нет? Мы не знаем точно! Он может быть виноват в чем
— А кто это сказал? — спросила Латойя.
— Папа.
— А кто твой папа?
— Да так, никто, — отвела взгляд Сметана.
— Пня-я-ятно… — протянул Пыряло, понимающе глядя на Сметану.
— В мистерийских столовых волшебная еда, — раздался сварливый голос. — Там нет продуктов, которые можно украсть и испортить. Становимся в линию, я буду стрелять в гоблинов.
Все невольно вздрогнули, даже негоблины, а гоблины особенно. Пыряло дернулся спрятаться за кресло.
— Шутка, — добавил профессор Инкадатти, давно уже стоявший у двери и слушавший. — Мне нельзя так делать.
Столовая всех поразила. Большой просторный зал, куча столов, горы еды и целая толпа народу. Группа 2–1–4 немножко задержалась, припозднилась, так что зашли они, когда все уже сидели за столами, а кто-то уже и на выход собрался. Дедушка Инкадатти уселся во главе стола и принялся уплетать обычную кашу, зыркая на учеников, перед которыми появились рекомендованные им блюда.
Вероника таращилась на него во все глаза. В школе сосед по поместью вел себя не так, как дома. Он и выглядел-то иначе — с расчесанной бородой, в расшитой золотом мантии, весь из себя строгий и важный, но при этом опрятный и почтенный.
Она не замечала, что пока таращится на дедушку Инкадатти, остальные таращатся на нее. Нет, в группе хватало необычных индивидов, но Вероника все-таки осталась самой необычной. И когда все перезнакомились и расселись за столом, насчет нее начали шептаться.
Это ведь совсем из ряда вон — когда на первый курс поступает шестилетка. То есть в десять лет и даже девять — это нормально. В восемь — очень редко, но бывает, если ребенок невероятно одаренный. Но даже в семь это случилось только однажды за всю историю — и кто посмеет сказать, что Хаштубал Огнерукий этого не заслуживал?
А тут шесть лет. Причем дочка ректора. Как-то знаете… даже подозрительно.
И мистерийские-то дети знали, насколько неподкупна Делектория, насколько безжалостен Кустодиан к коррупционерам, но вот остальные пребывали в сомнениях. Многие не верили, что Вероника сдала экзамены сама, говорили, что это папа ее протащил. Подмазал экзаменаторов, подтасовал результаты.
Вероника слышала обрывки этих разговоров и сидела красная, смущенная и немного злая. Ковырялась в своей манной каше, думала о том, насколько она эту кашу ненавидит, и как бы здорово ей улететь в Паргорон, огорчалась из-за того, что вынуждена есть без книжки, и все сильнее обижалась на этих вонючек, которые ничегошеньки о ней не знают, а уже предполагают самое худшее.
— … Да она просто блартная, тычна, — рыкнул один из троллей, почти не приглушив голос.
— Люди как пауки, — тихонечко сказала Вероника самой себе. — Все ядовитые. Просто укус некоторых из них неощутим, а кто-то своим ядом отравляет душу насмерть.