Семья
Шрифт:
— Санкити, ты бы поговорил серьезно с Минору о делах, — попросила о-Кура. — Он меня совсем не слушает. Даже сердится, когда я о чем-нибудь его спрашиваю.
— И насчет того, что чересчур мы стали жить на широкую ногу, — вставил Содзо. — Ты посмотри, на что стал похож дом. В нишу повесили копию Бунтё. Копию! Лучше уж повесить картину какого-нибудь приятеля. Разве может сравниться копия с настоящей картиной!
Содзо посмотрел на Санкити. Во взгляде больного было страдание физическое и душевное.
— Я вот что тебе скажу: все в нашем доме напоминает этого фальшивого Бунтё. Кругом ложь. Вся жизнь пропитана ложью.
И Содзо дал волю
— Будет тебе, Со-сан. Ты совсем как ребенок, сердишься из-за пустяков, — остановила о-Кура поток жалоб Содзо. Ей стало жаль мужа, который один нес на плечах бремя забот о семье. — Ты должен понять, что солидной фирме нужна и солидная мебель. Вот ты говоришь, живем на широкую ногу. А сколько раз ты сам отказывался есть пищу попроще... — И, повернувшись к Санкити, о-Кура добавила: — Ты ведь, Санкити, знаешь Минору. Если в доме гости, дорогие кушанья готовятся для всей семьи. Вот он какой.
— У меня только одна радость и осталась в жизни — вкусно поесть, — проговорил Содзо. Он закурил, придерживая папиросу левой рукой.
— А, Санкити! С приездом! — раздался в прихожей голос. В комнату вошел Инагаки, главный помощник Минору во всех делах. Он арендовал дом неподалеку от Минору.
— Я только что вернулся домой, переоделся и сейчас же к вам, — продолжал он, доставая из кармана портсигар. — Услышал, что Санкити вернулся. Надо, думаю, зайти повидаться. Я ненадолго. У меня уйма дел... Нужно еще съездить на фабрику... Потом в банк... Занят так, что дохнуть некогда.
— Не знаю, как уж и благодарить вас за все, что вы делаете для нашего семейства, — сказала о-Кура.
— Э-э, ерунда. Что об этом говорить! — бодро ответил Инагаки. — Вот заработает машина, иены к нам так и польются. Я уж подумываю, куда бы выгоднее поместить деньги.
— Ах, златоуст вы этакий! — засмеялась о-Кура.
— Да, приятные тебя посещают сновидения, — съязвил Содзо. — Ты уже, верно, забыл, какая веселенькая история с нами на днях стряслась. Театр — да и только!
— Это ты о чем? О Хатиодзи? — спросил Инагаки. — Давай лучше не вспоминать об этом.
— А мы как раз только что все рассказали Санкити. — опять расстроилась о-Кура. — Но, раз ты не хочешь, мы больше не будем об этом говорить. Только бы дела шли хорошо!
— Ах, сестра, можно ли так волноваться. Право не стоит. Минору знает, что делает. Он-то уж маху не даст! — В голосе Инагаки звучала непреклонная вера в деловые качества Минору.
О-Кура немного успокоилась.
Из гостиной вышла о-Сюн и остановилась возле матери. Она была в том возрасте, когда волосы на голове у девочек еще не все черные, особенно на висках. Каждое утро перед, школой о-Сюн шла в парикмахерскую, где ее причесывали.
— О-Сюнтян! А ты каждый день занимаешься с учителем рисования? — спросил Инагаки, обратившись к о-Сюн. — Я видел твои рисунки. Они очень хороши. Кто тебя учит рисовать?
— O-Сюн у нас еще совсем глупышка, — сказала о-Кура, любуясь дочерью. — Обижается, когда ей напоминают, что она родилась в деревне.
— Уж будет тебе, — толкнула о-Сюн мать.
— А знаете, — начал Инагаки, которому не терпелось поговорить о своей дочери, — когда я услышал, что о-Сюн учится рисовать, я решил учить свою дочь европейской музыке. Да, да, на фортепьяно. Это, знаете ли, исключительно благородный инструмент. Сямисэн или од ори не идут с ним ни в какое сравнение.
Инагаки остался верен себе и на этот раз: о чем бы ни заходил разговор, он непременно сводил его к достоинствам
— Я таких любящих отцов в жизни не встречал, — буркнул Содзо, когда гость ушел. — Человек он честный, но до чего же любит льстить, хоть уши затыкай!
Разница в годах у Содзо и Санкити была та же, что и у Санкити и Сёта. Ссоры, набеги на чужие огороды, веселые игры, жаркие сражения, разыгрывавшиеся высоко в горах — так начиналась их беспечная мальчишеская жизнь. Потом Минору взял братьев в Токио. Их привез Морихико, второй брат в семье Коидзуми. Он первый раз был в столице: приехал уладить спор из-за лесных участков в горах. Морихико бегал тогда по городу, надвинув на лоб бобровую шапку, такие шапки только что входили тогда в моду. В Токио Содзо и Санкити пошли в школу, но очень скоро Содзо из школы взяли и определили учеником в оптовую лавку торговца бумагой. Санкити часто навещал брата. Прибежав во двор лавки со свертком белья для Содзо, он просил вызвать брата. Содзо выходил, радостно улыбаясь, одетый в темно-полосатый фартук. Братья бежали в глубь двора, где были сложены одна на другую кипы бумаги, прикрытые рогожей. Спрятавшись между кипами и каменной стеной дома, они поверяли друг другу свои мальчишеские тайны.
Для Содзо, выросшего в деревне и привыкшего к обращению «господин Со», старшего приказчика как бы и вовсе не существовало. Как-то раз приказчик прикрикнул на Содзо. Обозлившись, Содзо схватил счеты и запустил ими в голову обидчику. Это был последний день его работы в лавке. Потом начались годы скитаний. В каком-то городке около Иокогамы он встретился с женщиной, наградившей его болезнью, от которой он страдает по сей день. Почти парализованный, еле волоча ноги, вернулся он к родным. Что он делал все эти долгие годы скитаний, какую вел жизнь — этого не знали даже его братья. Мать тогда еще была жива. Она иногда подшучивала над ним: «Ну вот, — говорила она, — в теле Содзо зацвела слива». Но вообще-то она очень жалела сына и говорила, что умрет спокойно, только если жизнь Содзо будет как-то устроена. Санкити остался теперь единственным человеком, которого Содзо любил и которому мог доверить свое сердце.
На другой день Содзо позвал Санкити к себе в комнату. Ему хотелось поговорить с братом, посетовать на жизнь, рассказать, как трудно ему было переносить летнюю токийскую жару. Но прежде он спросил Санкити, с какой добычей вернулся тот из Кисо. Санкити вынул из чемодана рукопись и протянул её брату. Это была его новая книга, написанная в гостиной дома Хасимото под плеск бегущих вод реки Кисогавы. Содзо почитал немного вслух, потом, закрыв рукопись, посмотрел на брата, точно хотел сказать: «Из всех братьев Коидзуми знаем в литературе толк только мы с тобой». Еле передвигая высохшие ноги, он пошел к столу.
Санкити оглядел комнату. В нише висела старомодная картина: крестьяне, кормящие птиц, — писанная в китайской манере художником, который родился в Кисо и рос вместе с отцом Минору. Скупые, сдержанные краски, позы людей, поглощенных своим занятием, — все это напоминало старый дом, когда еще был жив старый хозяин. Содзо достал из ящика стола листы бумаги и показал их брату. Это были стихи, написанные Содзо этим летом, когда Санкити гостил у сестры.
— Дни напролет я сидел над ними! Стиль здесь, конечно, не современный, но любопытно все же узнать твое мнение... В этой проклятой комнатушке была жарища, как в бане. С утра до ночи я никуда не выходил... Ты-то в это время в Кисо прохлаждался... Да, досталось мне нынешнее лето...