Семья

Тосон Симадзаки

«С кем он теперь? Куда пошел? Разумные доводы матери бессильны перед сладостным шепотом женщины», — думала о-Танэ.

— Я говорила ему, что и отец его не раз попадал в беду из-за женщин... Он должен помнить об этом. Чтобы добрые люди не показывали на него пальцем.

Санкити все молчал.

— Ты знаешь, какой хороший человек Тацуо. Какой он добрый, мягкий. Все свободное время проводит за книгами. Его так уважают соседи. А вот родительские обязанности он выполняет плохо. Да и что он может сказать сыну, когда сам в молодости так беспутно

вел себя. Теперь-то он совсем другой стал. Работает не покладая рук. Не будь он таким легкомысленным в прошлом, и сын бы у него был другой.

О-Танэ замолчала. Ей было стыдно даже перед родным братом осуждать своего мужа. Ведь отец учил ее никогда не открывать душу другому человеку.

— Видно, в роду Хасимото это наследственная болезнь, — шепотом проговорила о-Танэ. Больше о своем муже она не сказала ни слова.

«Бум, бум...» — стучали внизу в долине по паланкину. Шум не утихал до поздней ночи. Казалось, гудела сама земля.

Наоки прогостил у Хасимото месяц. Он любил ботанику и целыми днями бродил по горам, собирая цветы и травы, которые росли только здесь. Он составил превосходный гербарий.

— Это мой подарок Токио, — сказал он, уезжая из Кисо. Санкити остался у сестры дописывать книгу.

На другой день после отъезда Наоки был праздник поминовения усопших.

В доме Хасимото поклонялись алтарю предков, придерживаясь синтоистского, а не буддийского ритуала. о-Танэ отмечала в этот день вторую годовщину смерти матери. С годами она придавала все больше значения обряду поминовения.

И вот случилось невероятное: о-Танэ вышла за ворота дома и вместе с Санкити отправилась на кладбище. О-Сэн осталась дома стряпать. Обед сегодня полагался постный, из овощей. Она села в кухне за стол и стала чистить тыкву, только что принесенную с огорода, стараясь все делать так, как сказала мать.

Тут же на кухне суетилась о-Хару.

— Как тебе идет эта прическа, — сказала о-Сэн, взглянув на служанку.

— Тебе нравится? — обрадовалась девушка. — И у тебя волосы лежат очень красиво.

О-Сэн улыбнулась. Она уже очистила тыкву. Теперь надо было нарезать ее кусочками. Девушка вздохнула. Она не знала, какой величины должны быть куски. Отрезала тоненькую дольку, повертела в руках, потом отрезала другую — потолще. Что теперь делать? Руки у о-Сэн задрожали, на глаза навернулись слезы.

О-Хару не замечала мучений о-Сэн. Она была занята своим. Легко и беззаботно было у нее на душе. Весело работать в новом кимоно и новом переднике. Весело думать, что вечер сегодня свободный, можно пойти к тете, поболтать о том, о сем.

О-Танэ вернулась с кладбища. Войдя в кухню, она увидела полные слез глаза дочери и порезанный палец. Кровь капала на тыкву.

— Сердце мое так и чувствовало, что в доме что-то неладно! — всплеснула руками о-Танэ. — Девочка ты моя! Я все сейчас сама сделаю. Ах, это я во всем виновата. Я должна была хорошенько тебе объяснить.

О-Сэн растерянно смотрела на мать.

— Вытри палец концом рукава, — волновалась мать. —

Я очень хотела, чтобы ты сегодня повеселилась. Ты такая красивая сегодня, так хорошо причесана. А тут, на тебе — порезала палец. Вот беда-то! — В кухню вошел Санкити. — О-Сэн совсем как дитя малое. Глаз да глаз за ней нужен, — обратилась она к нему. — Ты послушай, что недавно было. Пришли как-то к Сёта товарищи. Стали играть в карты. Ямасэ — приятель Сёта — пригласил и о-Сэн поиграть с ними. О-Сэн обрадовалась, подбежала к ним, села рядом с Ямасэ да и обопрись рукой на его колени. Не понимает еще, что с чужими мужчинами нельзя себя вести как с братом...

Стемнело. Прислугу и работников отпустили посмотреть на пляску бон-одори. На черном небе сияли мириады звезд. Легкий ветерок обдувал лица людей, идущих к храму.

O-Хару, которой хозяйка позволила навестить тетю, выбежала из дому. Людской поток подхватил ее, и скоро она очутилась перед храмом, где юноши и девушки, взявшись за руки, водили хоровод и пели песни. Играла веселая музыка. Были здесь и девушки с фабрики из соседнего городка.

Возле о-Хару толкались парни, их лица были скрыты полотенцами. Девушка испугалась. Кто-то вдруг взял ее за руку. Она обернулась. Это был молодой хозяин. Они вместе с трудом выбрались из праздничной толпы.

Наступил сентябрь. Санкити закончил свою работу и стал собираться домой. В последние дни перед его отъездом Хасимото неожиданно получил письмо от бывшего соседа семьи Коидзуми, носившего ту же фамилию. Несколько лет назад тот усыновил второго брата о-Танэ — Морихико. Его дом был в нескольких ри от родного пепелища о-Танэ и ее братьев. Коидзуми писал: «Санкити скоро, наверное, поедет в Токио. Так ко мне ему заезжать не надо. Это будет удобнее и ему и мне».

— Ну и старик, — рассмеялся Тацуо, показывая письмо Санкити. — «Удобнее и ему, и мне». Ну до чего же скуп! А ты посмотри только, на какой бумаге он пишет, посмотри на конверт!

День расставания приближался. Санкити не знал ни минуты покоя. То и дело заглядывал кто-нибудь из соседей проститься. О-Танэ звала в столовую угостить его чем-нибудь особенно вкусным. Да и вещи надо было укладывать.

Накануне отъезда вся семья вместе с Тацуо собралась в гостиной.

— Кто знает, когда ты еще приедешь к нам? — вздохнул Тацуо.

Сели за столики. Санкити стал читать главы из написанной за лето книги. Все слушали почтительно, не отрывая от него глаз, и Санкити был очень растроган.

— Я каждый день буду вспоминать вас, — повторял он.

Потом пошли в столовую.

— Я все думала, что бы такое дать тебе с собой. И придумала, — сказала о-Танэ, подводя брата к столу. — Смотри, какой большой улей. Я, о-Сэн и о-Хару только что кончили выбирать из него пчел.

На столе лежал большой, в пять слоев, пчелиный улей. Дикие пчелы мельче домашних. И в здешних местах их мед считается лакомством. Санкити, когда был маленький, любил, увязавшись за взрослыми, бродить по лесу и искать ульи.