Семья

Тосон Симадзаки

— А как Со-сан? — спросила о-Юки.

— Со-сан! Он теперь живет у чужих. Они его и кормят, и поят. Я не видел его в этот раз. Времени не было. Передал ему привет, гостинцы послал: немного конфет, фрукты... Да, вот какие дела. Все пошло прахом, а Минору спокоен, представь себе.

— Каково сейчас бедной о-Кура!

Подошла Футтян и потянулась к чашке с чаем.

— Сейчас напою, — сказала о-Юки.

Но девочка требовала, чтобы ей дали чашку: она хотела пить сама. Уговоры не действовали. И Футтян залилась горькими слезами.

—

Ведь ты же еще не умеешь сама! — протянула ей чашку о-Юки. Девочка схватила чашку обеими ручками и тотчас вылила чай на себя.

— Ну вот видишь, что ты наделала, — рассердилась о-Юки, доставая из кармана носовой платок, чтобы вытереть мокрые руки девочки.

— А ей понравилось пить самой, вон как причмокивает! — засмеялся Санкити.

— Последнее время что бы я ни сделала, она обязательно повторит. Готовлю я обед, и она берет рис и тоже что-то готовит, я иду спать — и она спать...

— А ну-ка иди сюда! Папа тебя возьмет на ручки. Ишь какая тяжелая стала. — И Санкити посадил ее на колени.

Футтян радостно улыбалась, личико у нее было такое счастливое, какое бывает у детей, когда они видят маму или папу.

Разговор опять зашел о Минору.

— Посмотрел я на брата и понял, что нельзя мне сидеть сложа руки, — сказал Санкити, отдавая дочку жене.

— Футтян, ну-ка покажи папе, как ты умеешь смотреть через ножки, — сказала вошедшая служанка.

— Зачем ты учишь ребенка глупостям, — выговорил служанке Санкити. Но Футтян уже вошла в роль. Она повернулась спиной, нагнулась, обхватила ручонками толстые ножки и выставила между ними смеющуюся мордочку.

— Вон что научилась делать. Верный признак того, что в доме будет еще один ребеночек. Уж я-то знаю приметы, меня соседская бабушка учила, — как ни в чем не бывало сказала служанка. Супруги переглянулись.

Санкити и о-Юки были в том возрасте, когда человеку долго и крепко спится. Служанка тоже поднималась поздно. Иногда не успевали даже приготовить для Санкити завтрак перед школой.

Чуть забрезжит утренний свет, сёдзи начинают светлеть. Первой просыпается о-Фуса. Мать еще спит, а девочка уже выползла из-под одеяла и играет в одной рубашонке у изголовья матери.

— Что ты делаешь, ведь простудишься, — говорит о-Юки сонным голосом и тянет девочку под одеяло. Футтян упирается, хочет встать на ножки.

На мельнице кричит петух. Тускло мерцает лампа, пламя ее бледнеет в свете зари. О-Юки поднимается и будит служанку. Но сколько бы она ни звала ее, девушка не слышит: крепок молодой сон.

— Вот как спит, — вздыхает о-Юки. Она так и не добудилась служанки, зато раскапризничалась Футтян.

— Сейчас, сейчас! — бормочет сонно служанка в другой комнате. Она быстро встает, убирает постель, выходит во двор.

Старуха соседка уже давно на ногах: она чисто, точно вылизала, подмела сад. Собрала мусор в кучу и сносит его к забору.

О-Юки тоже встает и одевается. Увидев служанку, говорит ей:

— Ну и крепко ты спишь. Никак тебя не добудишься!

Густой,

едкий дым наполнил кухню, скрывая черные от копоти стены и потолок. Дым из кухни идет в столовую. А Санкити все спит как мертвый.

— Пора вставать! — будит его о-Юки. Но Санкити очень хочется спать. Кажется, сколько ни спи, никогда не выспишься. Наконец до его сознания доходят слова жены, что пора на работу. Он просыпается окончательно и просит жену стянуть с него одеяло. О-Юки смеется и тащит.

Вскочив с постели, Санкити торопливо собирается в школу.

Однажды служанка принесла ему на урок срочную телеграмму. Минору, ничего не объясняя, просил брата перевести ему довольно крупную сумму денег.

Идя домой, Санкити все размышлял над телеграммой. На сердце его стало тревожно. Без крайней нужды брат не послал бы такой телеграммы. Санкити почувствовал, что над семьей Коидзуми снова сгущаются тучи.

Санкити не мог не послать брату денег. Но у него их не было. О-Юки тоже очень расстроилась. Подумав, она согласилась послать Минору деньги, которые ей дал отец в последний день ее жизни под родительским кровом на «самый крайний случай». Санкити взял деньги и тут же пошел на почту перевести их телеграфом.

Санкити куда-то вышел. О-Юки прилегла возле Футтян. Девочка заметно подросла и стала прелестным ребенком, которого так и хотелось приласкать. Но теперь она не давала матери ни минуты покоя. Воспитание, хотя и было новым и сложным делом, приносило ей большую радость. Но оно требовало большого терпения и душевных сил, порой о-Юки чуть не плакала, не зная, что делать с ребенком. Жизнь в глуши в обществе полуграмотной крестьянки — мужа целыми днями нет дома — была тягостной и неинтересной. Изо дня в день одно и то же, одно и то же. О-Юки горестно вздохнула. Заплакала Футтян.

— Не плачь, тише, тише! — утешала дочку о-Юки, дав ей грудь. Но молока в груди не было. О-Фуса рассердилась и разревелась еще громче.

Над очагом висел чайник. В нем кипела вода.

Санкити вернулся домой. Он сидел у очага и думал, дымя папиросой. Он видел перед собой горы, в дождливый день особенно напоминавшие об осени; рисовые поля, наполненные стрекотом кузнечиков; унылый осенний лес; одинокие фигурки крестьян: кто везет домой хворост, кто заготавливает впрок сено.

Отдав дочь служанке, о-Юки подсела к мужу.

— А мы с Футтян пойдем что-то искать! — сказала служанка, привязала на спину девочку и вышла.

Санкити и о-Юки сели пить чай, закусывая по обычаю тех мест солеными овощами, к чему они уже привыкли. О-Юки тоже закурила, взяв у мужа папиросу.

— Что ты уставился на меня? — засмеялась она, заметив, как посмотрел на нее Санкити.

— Ты куришь? Зачем это? — недовольно проговорил Санкити и затянулся.

— На все есть причина. Когда фигура начинает портиться, тянет курить.

— Ты это серьезно? — спросил Санкити, и сердце у него екнуло. Родится еще один ребенок, потом еще и еще. Как тогда жить?