Семья

Тосон Симадзаки

Печально смотрела она вокруг себя, напрасно ища следов какой-нибудь мелочи, которая напомнила бы ей о старом доме Коидзуми. Минору столько раз переезжал с места на место, что из старых вещей не уцелело ничего. Только на одной из стен висела наклеенная на картон картина с иероглифами, выведенными рукой отца — старого Тадахиро. Его дух, казалось, с немым укором взирал со стены на разоренный дом: старший сын Минору в тюрьме, Содзо у чужих людей, семья ютится в двух крошечных комнатушках. Инагаки, раньше дневавший и ночевавший в доме, и носа теперь

сюда не показывает.

Но молодая поросль уже пробивалась на старом пепелище: о-Сюн, старшая дочь Минору, выросла, превратилась в красивую девушку и теперь училась в школе высшей ступени.

— Наша о-Сюн, слава богу, лучшая ученица в группе. Нам очень помог господин директор, — немного оживилась о-Кура и добавила: — Покажи-ка тете свои последние рисунки.

О-Сюн принесла свои работы и разложила перед теткой. Это были копии с известных картин. О-Танэ обратила внимание на пояс девушки, расшитый причудливым узором. Оказывается, она сама его придумала.

— Ей все-таки позволили рисовать не только цветы, — сказала о-Кура, показывая одну из картин. — Санкити как-то сказал, не лучше ли ей оставить музыку и живопись и только учиться на курсах. Но столько сил вложено во все это, что жалко бросать. Пусть уж рисует, тем более что она и сама это любит.

— Теперь уж нет смысла бросать искусство, — согласилась о-Танэ.

— Я экономлю на всем, только чтобы она могла учиться. А она последнее время стала плохо себя вести. Не слушается, дерзит.

— Теперь они образованные, вот и важничают.

— Да, в наше время о таких школах и не слыхали.

— А где о-Цуру? — спросила племянницу о-Танэ.

— К подругам, наверное, пошла, — ответила та.

— Ты, о-Сюн, не знаешь, где табель с отметками о-Цуру? Я хотела показать тете. Младшая тоже хорошо учится. На экзаменах всегда получает награды.

Обтерев рукавом кимоно мундштук дымящейся трубки, о-Кура услужливо протянула ее о-Танэ.

Сквозь щели в навесе крыши в комнату упали солнечные лучи, посветлело и за окном. Сквозь бамбуковую штору возле дома напротив о-Танэ заметила древнего старика, старательно мастерившего гэта. Над водосточной канавой поднимались зловонные испарения.

Мать попросила о-Сюн принести последнее письмо от отца. Девушка пошла в другую комнату, где стоял стол из хурмы, за которым обычно работал Минору. Выдвинув ящик, она достала серый конверт с запиской, присланной из тюрьмы.

— Муж передает привет и Хасимото, — виновато сказала о-Кура и протянула записку золовке.

— Он, значит, и не знает, какая у нас в доме стряслась беда, — тяжело вздохнула о-Танэ.

Обе женщины замолчали.

— Он не скоро вернется, — заговорила опять о-Кура. — Когда это случилось, я просто не знала, что делать. Санкити советовал этот дом продать и снять что-нибудь подешевле. Но здесь на все вещи наложен арест. Да и куда попало не переедешь, девочкам надо жить поближе к школе... А тут еще долги...

Голос о-Кура становился все глуше, она теряла мысль, перескакивала с одного

на другое, было трудно разобрать, что она говорит.

— Какой странный наш Морихико. Никогда ничего не расскажет о своих делах. А ведь ему сейчас нелегко приходится: у него на руках вы, своя семья в деревне, да еще за номер в гостинице надо платить, — перебила невестку о-Танэ.

— Мне очень жаль Морихико, — вздохнула о-Кура.

— Я была у него в гостинице. Комната у него такая чистенькая, сам он не курит и не пьет. И как только он тянет всю эту ношу! Я так хочу, чтобы хоть у него жизнь была счастливая.

Перебирая родню, женщины вспомнили и о Содзо.

— Ох, этот Содзо, — покачала головой о-Кура. — Человек, который кормит его сейчас, часто заходит к нам. Он говорит, что организм у Содзо крепкий, хотя и поражен болезнью, вот он и коптит небо. Еще одна забота Морихико: ведь на содержание Содзо деньги посылает он... И откуда только взялся такой в семье Коидзуми!.. Хуже всего то, что он своими капризами всех истерзал... Морихико однажды не выдержал и говорит: будь Содзо мухой, так бы его и прихлопнул.

Женщины невесело засмеялись, о-Сюн прыснула: ох уж этот дядя Морихико, такое скажет!..

Пора было прощаться. О-Кура попросила о-Танэ передать Санкити привет.

— Скажи ему, чтобы он не забывал племянниц, — были ее последние слова.

О-Танэ уезжала из Токио ранним утром. Проводить ее пришли Тоёсэ, о-Сюн, о-Цуру и еще кое-кто из родни. Невестка не отходила от окна вагона, глаза ее, устремленные на свекровь, были полны слез.

10

Погостив у родителей жены, Санкити недавно вернулся домой. Сегодня вместе с о-Юки он ожидал сестру, которая после года скитаний ехала к брату.

— Тетя Хасимото! Здравствуйте, входите, входите скорее в дом, — выбежала на веранду о-Юки, увидев о-Танэ, входившую во двор вместе с Санкити, встретившим ее на станции.

Она провела о-Танэ в южную гостиную, где собралось все семейство. Дети с любопытством глядели на незнакомую тетю, которой так рады были взрослые. О-Танэ была счастлива, что вырвалась из города, рассталась наконец с городским шумом и суетой. Вот она опять в деревне. Здесь было спокойно, тихо, слышалось только мерное постукивание мельничного колеса. Ей так приятно было снова почувствовать себя в семейном кругу. Даже дорога, по ее словам, нисколько не утомила ее.

— Футтян! Это тетя Хасимото. Ты помнишь ее? — спросил Санкити у дочери.

— Ну откуда же ей помнить! Она видела меня только один раз, и то через окно вагона, — сказала о-Танэ и, взяв в ладони лицо девочки, поглядела на нее.

— Ну как, выросли?

— Очень! А Кийтян-то какая большая стала! Сестру догоняет, — переводила о-Танэ взгляд с одной девочки на другую,

— А вот и мы! — Из спальни с третьей девочкой на руках вышла о-Юки. — Ей еще годика нет, — сказала она и протянула ребенка о-Танэ.