Семья
Шрифт:
— Ну, а теперь спать, — сказал Санкити. Футтян и Кийтян, пошли к матери. О-Юки переодела их в ночные кимоно и уложила. Служанка держала на руках о-Сигэ, точно куклу, прижимая пухленькую щечку девочки к своей тугой, румяной щеке.
Скоро все трое спали.
«Первый, второй, третий...» Игра, которую Санкити придумал сам, заставила его призадуматься. Его род и род о-Юки был плодовитый. У его матери, считая и умерших, было восемь человек детей. У о-Юки было десять сестер и братьев. У одной ее сестры сейчас уже пятеро, а у старшей, унаследовавшей дом, шесть человек. Было отчего
На другой день Санкити подал директору школы заявление об уходе. И начали всерьез готовиться к отъезду. Только и было разговоров что о новом доме, в котором они будут жить в Токио. Успеют ли просохнуть стены, а вдруг пойдет дождь, и отделочные работы затянутся?.. Супруги то и дело принимались обсуждать достоинства нового помещения. Скоро им стало казаться, что нет ничего милее, уютнее и удобнее их будущего жилища.
Наконец все уложено, упаковано, узлы связаны. Осталось только одеть детей.
— Поди-ка сюда, Футтян, — говорит о-Юки. — Ах, да не вертись ты, пожалуйста, а то не возьмем тебя в Токио. Давай наденем вот это кимоно и подвяжем рукава лентами.
Футтян одели в самое лучшее кимоно и подвязали ее любимой лентой. На о-Кику мать надела желтое кимоно с цветным узором.
— Кийтян светленькая. На нее что ни надень — ей все идет, — трещали соседки, пришедшие попрощаться с семьей Санкити.
— Ну, вот и расстаемся, — проговорил школьный сторож. Он тоже пришел проводить учителя.
— Мне и подарить тебе нечего на память. На вот, возьми мою мотыгу. Пусть она напомнит тебе о нас, когда начнешь этой весной копать огород.
— Большое спасибо. Этой мотыгой еще и мои внуки поработают. — Потирая грубые крестьянские руки, старик пошел в угол двора, взял на плечо мотыгу и, попрощавшись еще раз, отправился домой.
Пошел теплый дождь. Из-под крыши с северной стороны, — там, где дольше задерживался снег и прелый камыш превратился в труху, — потянуло дымом, стлавшимся по земле. Цвели весенние цветы, и весь двор был усеян лепестками.
Через калитку в огород пришла соседка и принесла вареный рис и соленые овощи. Санкити, о-Юки и дети сели в последний раз вокруг очага, который столько лет их грел. Брызнуло солнце. Пора было идти на станцию. Футтян и Кийтян, окруженные соседскими девочками, шли впереди.
После ремонта шоссе перед вокзалом остался большой бугор земли. Возле него собрались все, кто пришел проводить семью Санкити: соседи, учителя из школы, ученики и просто знакомые. Владелец лавочки, торговавший сластями и соевым творогом, прислал жену со свертком. Та подошла к о-Юки и, протягивая сверток, сказала: «Это вам на прощанье». Пришел проводить Санкити и учитель математики, годившийся ему в отцы. Он принес большой букет цветов и отдал его уже через окно вагона. Приехал и Макино, одетый в европейский костюм.
— Боюсь, боюсь, — шептала Кийтян, сморщив личико и глотая слезы. Она первый раз ехала в поезде и смотрела кругом большими, испуганными глазами. Когда вагон тронулся, она изо всех сил прижалась к отцу. Одна за одной исчезали в окне камышовые крыши, глиняные изгороди, круглые кроны хурмы, тутовые рощи, разделенные невысокими каменными барьерами...
Когда поезд спустился
Пересели в другой поезд. Народу было много, так что Санкити пришлось стоять. Если он, устав, хотел ненадолго присесть, одна из девочек уступала ему свое место. Вдруг заплакала Сигэтян. О-Юки дала ей грудь, но девочка не унималась. Тогда о-Юки посадила малышку за спину и стала к окну.
В четыре часа пополудни все пятеро вышли на вокзале Синдзюку. Служанку они не взяли — до окончания книги Санкити им нужно было экономить во всем. Футтян и Кийтян весело шагали по незнакомой дороге. Сигэтян же совсем уморилась — она уронила головку на плечо матери и смотрела на все безучастным взглядом. Иногда о-Юки останавливалась и внимательно оглядывала незнакомые места.
— Смотри, смотри, Сигэтян, как здесь интересно! — говорила она дочке, чтобы стряхнуть с нее оцепенение.
Но Сигэтян ни на что не хотела глядеть.
Вот, наконец, и улица, где они будут жить. Сквозь молодую листву видна тесовая крыша. Еще несколько шагов — и путники вошли в свой токийский дом. И началась новая полоса их жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Сёта шел по тихой, обсаженной деревьями улице предместья. Дом дяди стоял у самой дороги на краю обширной усадьбы, хозяин которой выращивал чай, цветы и фруктовые деревья. От дороги его отделяла живая изгородь китайского боярышника и узкая сухая канава. В послеполуденный час летнего дня тишина стояла, как в межзвездном пространстве. Не слышно было скрипа телег, не видно прохожих. Прижавшись лицом к решетке окна, на улицу глядела тетушка о-Юки.
Сёта остановился у дома. Возле его ног играла девочка лет пяти, в коротеньком кимоно, подпоясанная узким пояском.
— Это, наверно, подружка Кийтян? — как бы про себя проговорил Сёта. Девочка застеснялась чужого человека, но продолжала играть. И, как живая, встала перед его глазами маленькая племянница.
Когда о-Юки с мужем и тремя дочерьми год назад приехали сюда из глухой деревни, каким радостным казалось им будущее. Но едва кончились хлопоты и суматоха, связанные с переездом, заболела и умерла маленькая о-Сигэ. Не прошло и года, как не стало и второй дочери о-Кику. Не стало девочки в маленьких гэта, любившей играть возле дома и петь песенки.
Не в пример старшей сестре, у о-Кику было мало подружек — одна только соседская девочка. Теперь она часто приходила под окна и кричала: «Кийтян, выходи играть». И играла возле дома одна, дожидаясь подружку.
Улицу заливало солнце. Солнечный свет пропитывал молодую листву, и яркая лаковая зелень слепила глаза. От горя и от этого безумного солнца о-Юки не находила себе места.
— А, Сёта-сан! Входите, пожалуйста, — пригласила она гостя.
— А где дядя? — спросил Сёта через изгородь.