Семья
Шрифт:
— А я тебе подарок привез, Футтян! — Санкити протянул дочери красивые разноцветные ленты. Еще он купил пакетик сухого молока — девочка ничего не ела, может, она хоть молочного киселя выпьет.
— Видишь, как папа любит тебя. Какие красивые ленты купил он дочке, — подошла к постельке о-Юки и завязала Футтян бант.
— Футтян что-нибудь ела? — спросил Санкити жену.
— В обед только чуть-чуть рисовой каши. Молоко не пьет, говорит, что не хочет. Совсем ничего не ест — вот горе-то.
— Футтян, ты должна слушаться врача, тогда сразу поправишься.
О-Фуса слабо кивнула головой. И опять легла,
— Папа тоже очень устал! — Санкити прилег рядом. — Когда не стало Кийтян, как все у нас в доме поскучнело. Помнишь, я работаю, а вы обе сидите рядышком за столом. Я спрошу, бывало: «Кого вы любите больше, папу или маму? » — ты, Футтян, сразу отвечала: «Папу», а Кийтян подумает, подумает и говорит: «И папу, и маму одинаково». Большим дипломатом была Кийтян.
— Кто из них больше дипломат — неизвестно, — грустно улыбнулась о-Юки.
Чтобы развлечь Футтян, Санкити обычно принимался что-нибудь рассказывать. Вот и сейчас он стал вспоминать, какую хорошую песенку про зайца пела о-Фуса, когда они жили в деревне, Какие интересные истории про лягушек рассказывала служанка, та самая, которую о-Юки часто бранила за сонливость, И в ушах Санкити как наяву зазвучали громкие весенние трели лягушек. Его вдруг потянуло в деревню: семь лет каждую весну он слушал у ручья эти лягушачьи концерты под стук мельничного колеса. Перед глазами его возник пологий склон холма, возделанные поля, террасами спускавшиеся вниз и перегороженные низкими каменными оградами. Желая развеселить дочку, он тоненьким голосом заквакал.
— Не надо, папочка, — сказала о-Фуса, глядя на отца. Губы ее тронула слабая улыбка.
— Посмотри-ка, Футтян, что тебе мама приготовила. Попей немножечко.
О-Юки заварила жидкий молочный кисель в чайной чашке и дала о-Фуса. Девочка слегка пригубила ароматное питье.
В этот вечер у Футтян был кризис. И состояние ее резко ухудшилось. Лихорадка стала сильнее, к ночи температура еще поднялась.
— Совсем плохо дело! — Санкити посмотрел на о-Юки, в глазах его был ужас. — Мы во что бы то ни стало должны спасти о-Фуса, хотя бы ее! — Почти мистический страх охватил Санкити. Этой ночью ни он, ни о-Юки не могли сомкнуть глаз.
На другой день они повезли о-Фуса в больницу, Поддерживая за плечи дрожавшую в ознобе девочку, о-Юки сняла с нее ночной халатик и надела нарядное кимоно, в котором Футтян приехала из деревни.
— Она вся горит! — прошептала о-Юки. Санкити осторожно прикоснулся рукой к худенькому плечику ребенка. О-Фуса пылала огнем.
— Мы поедем в больницу, там тебя посмотрит врач. Не бойся, ты ведь у нас умница! — ласково приговаривал Санкити.
— Мамочка, сделай мне, пожалуйста, челку, — попросила о-Фуса.
Мать начесала ей волосы на лоб, остальные перехватила на затылке лентой.
Пришли рикши. Первой села о-Юки. Санкити вынес дочь на руках и бережно передал ее жене. Служанка с грудным Танэо поехала следом,
— Нобу, —
Санкити поспешно вышел из дому. Он решил ехать трамваем.
Весь день родственники и жившие поблизости друзья приходили к о-Нобу справиться о здоровье о-Фуса.
— Тебе, Нобутян, наверное, скучно одной! — посочувствовала соседка — учительница начальной школы, проходя мимо окон.
Доктор, посмотревший о-Фуса, сказал, что состояние девочки крайне тяжелое, и не только о-Юки, но и Санкити не покидали больницы. В доме Санкити ночевал Морихико. Утром он возвращался к себе в гостиницу.
В комнатах было очень тихо. У соседей на дворах громко кудахтали куры. Кудахтанье слышалось через дорогу и разносилось далеко в неподвижном вечернем воздухе.
Высокий плотный человек в коротком кимоно, хакама и элегантной шляпе остановился перед воротами. Это был Морихико — отец о-Нобу. Уже больше недели о-Фуса была в больнице. Сегодня Морихико не был на службе, а ездил проведать ее и поэтому приехал раньше обычного.
— А, папа, — выбежала ему навстречу о-Нобу. Морихико, покинув родные места, долгие годы жил один в гостинице. Ему редко удавалось побыть с дочерью. Войдя в дом, он стал рассказывать о Футтян, потом спросил, как управляется с делами о-Нобу. Слушая дочь, он отмечал про себя, что в ее речи еще проскальзывают словечки, которые она привезла из своих мест. В этом не было ничего удивительного, ведь о-Нобу не так давно жила в Токио.
— Ну, а как твоя голова? Дядя сказал мне, что ты плохо себя чувствуешь, и хорошо бы тебе отдохнуть от ученья. Что же ты молчала сама? Или страшинка какая в тебе сидит?
Непроизвольно Морихико и сам заговорил, как говорили в его родных местах. Морихико был рад случаю сделать дочери наставление. Степенно, неторопливо, как и подобает главе старинного семейства, Морихико перечислил ей главные добродетели человека: терпение, бережливость, человеколюбие и прилежание. О-Нобу, давно не разговаривавшая с отцом, слушала его застенчиво.
— А я и забыл, что конфеты тебе принес, — спохватился Морихико и, засмеявшись, достал из рукава кимоно бумажный кулек. Затем огляделся вокруг и сказал: — Чем только они в этом доме дышат! Санкити весь день трубкой дымит. А вентиляции нет никакой. Я у себя каждый вечер перед сном открываю окна. Ложусь спать, только когда хорошо проветрится комната. Я ни за что не усну, если в доме накурено.
Он попросил нож и вырезал в каждой комнате в верхней части сёдзи небольшое квадратное отверстие.
— Ну, мне пора идти, Нобу!
— Ты уже уходишь, папа?
— Да. Сегодня дядя приедет домой, он мне говорил, так что ты не будешь одна. А меня ждут дела. Но я еще не раз приду сюда ночевать.
Когда Санкити приехал вечером из больницы, о-Нобу рассказала ему, что отец заходил к ней, но снова ушел и ночевать не придет.
Санкити вышел на веранду и, увидав соседку, живущую напротив, поздоровался с ней.