Сердце бури
Шрифт:
Сноук стоял, касаясь края стола кончиками худощавых, хищно изогнутых пальцев. Казалось, он был так занят, разглядывая неподвижные черты побежденного недруга, что не заметил вошедшего. Тот именно так и подумал. И потому, когда Верховный внезапно обратился к нему, не поворачивая головы, несчастный служака содрогнулся всем телом.
— Ты знаешь, кто это?
— Д… да, Верховный лидер. Это — магистр ордена Рен. Я был в тюремном блоке вместе с ним и генералом.
Теперь Сноук резко развернулся к нему. В этот миг слуге показалось, будто черная бездна глаз изучает его — изучает острым, испытывающим взглядом.
— Ты из штурмовиков? — осведомился Верховный, почему-то улыбаясь.
— Нет. Я служу лично генералу Армитиджу Хаксу.
— И как давно?
— Я не помню, милорд…
—
— Простите, Верховный лидер. Я не помню, когда и при каких обстоятельствах оказался на службе у генерала.
— Ну разумеется… — Верховный вновь поглядел куда-то мимо собеседника, словно обращался уже не к нему вовсе. — Искусственные солдаты, как правило, не помнят, кем они были прежде. Хакс всласть забавляется с новой игрушкой. Но ему не следует забывать, что искусственные солдаты — это не дроиды, которые не чувствуют ничего. Искусственные солдаты — отчасти по-прежнему люди…
И прежде, чем окончательно растерявшийся парень успел сообразить хоть что-то, Сноук властно скомандовал:
— Подойди.
Тот сделал один робкий шаг.
— Ближе, ближе… — прошипел Верховный лидер громче и жестче, и шипел еще и еще, пока наконец солдат не встал вровень с ним — так что мог разглядеть мертвенно бледное лицо магистра предельно обстоятельно.
Пальцы Сноука на удивление ловко и крепко вцепились в его шею сзади, давя на болезненные точки.
— Гляди на него. Ты должен увидеть все в мельчайших деталях…
Не зная, что и думать, солдат принялся всматриваться, что есть мочи — и чем больше он всматривался, тем крепче становилось чувство, что этот парень, Рен, и вправду имеет к нему какое-то отношение. А значит, его позвали сюда неспроста.
— Знаешь, что погубило его? — небрежно поинтересовался Верховный. — Конечно, не знаешь. Его погубила женщина, друг мой…
Трудно судить, что повергло молодого человека в большее смятение — внезапная откровенность Сноука или то, что тот почему-то назвал его, раба и ничтожество, «друг мой».
Верховный, однако, продолжал, не замечая ни его замешательства, ни страха. Сноук говорил неспешно, с пряной, ласковой нотой, как бы смакуя каждое слово. Казалось, он всячески хотел показать собеседнику свое исключительное удовлетворение.
— Страсть — а тем более, страсть к женщине, — заставляет нас обнажать души. Он полюбил, он поддался соблазну — и вот, лежит передо мной, нагой и открытый. Пустая оболочка, которая лишь дожидается, когда я наполню ее своей сутью. Лишь тело, хотя и порядком потрепанное, но еще вполне способное функционировать. Врачи осмотрели его и сошлись на том, что угрозы жизни нет. Пришлось только исправить небольшой изъян — увечье, которое легко преодолеть. Да, его сердце еще бьется, но его самого уже нет. Женщины — это наша извечная слабость. А за слабость приходится расплачиваться, и подчас жестоко… Но все же я завидую ему. Если бы ты только мог представить себе, кого касались эти неподвижные руки, эти губы совсем недавно. С кем он соединился по прихоти Силы и назло мне. Самая прекрасная из невест этого мира. Любой мужчина рядом с нею захочет ее больше всего. Впрочем, ты бы все равно не смог осознать ее силы. Как и он так и не успел осознать до конца, тщеславный глупец. Только я владею этой тайной. Быть может, на свою беду… Смотри, солдат, смотри на него внимательно. Ты даже не представляешь, какую огромную роль невольно сыграл этот человек в твоей судьбе. Весь мир мог бы принадлежать ему. Но даже став всемогущим владыкой, он сам по-прежнему принадлежал бы мне. Знаешь, кто бы что ни говорил, он был для меня, как сын. Я сопровождал его каждую минуту его жизни, даже когда он еще не родился. Я всегда говорил: в детях наше будущее. И сегодня я обрету новую жизнь — через него. А ты… ты должен увидеть все, что произойдет здесь. Затем ты отправишься на поиски генерала Органы. Уверен, тебе не составит труда найти ее, — промурлыкал Сноук с какой-то особой интонацией. — Я хочу, чтобы ты рассказал ей о том, что видел. Чтобы передал ей каждое мое слово — точь-в-точь. Чтобы не пожалел для нее описания, лишь бы она поверила тебе. А если все-таки не поверит, то пусть заглянет в твои воспоминания и
С этими словами Верховный лидер отпустил его и тут же возложил руку на грудь бесчувственного рыцаря.
Дальше произошло то, что жалкий слуга, напуганный до полусмерти, никак не ожидал. Он даже не пытался проникнуть в суть этого явления, однако быстро понял, насколько оно омерзительно, и что лучше бы ему вовсе не видеть ничего подобного. Слабое сияние, идущее от руки Сноука, охватило тело, а затем охватило и самого Верховного, сливая их обоих в одну светящуюся фигуру. Постепенно сияние становилось сильнее. Оно мерцало и переливалось, как будто тысячи крохотных огоньков перебегали туда-сюда по тонким каналам, невидимым обычному глазу. И так продолжалось, пока свет не поглотил всю комнату, и глаза солдата, которые тот не смел зажмурить — ведь это означало бы верную смерть, — не заслезились, и несчастный не решил окончательно, что он сейчас ослепнет.
Но уже через секунду сгусток света развеялся, оставив лишь небольшой рассеянный блеск, который вскоре тоже исчез.
Тело Верховного лидера лежало на полу, словно платье, сброшенное впопыхах. А тот, кто прежде был без чувств, теперь стоял над ним в полном сознании и смеялся. Смеялся восторженно и бешено, жутко и безоглядно — так смеется человек, сумевший наконец совладать с трудной задачей, которая долго не давала ему покоя.
На побледневшем лице солдата застыла маска всеобъемлющего страха. Боясь пошевелиться, он лишь отупело смотрел на Верховного лидера, восставшего перед ним в новой одежде из плоти. Он как бы умолял одними глазами, чтобы все это оказалось просто сном. Конечно, он понял, что произошло. Однако рассудок отказывался принимать увиденное иначе, как за обычный ночной кошмар.
Вскоре сквозь мерзкий смех до него донеслись слова — последние распоряжения:
— Ступай. Тебе дадут корабль. Полагаю, генерал Органа первым делом направится на Мон-Каламари, а затем к своим товарищам из Сопротивления. Передай ей: «Я предлагал вам присоединиться ко мне, мама, и по-прежнему буду рад, если вы примете мое предложение». И не забудь, когда будешь говорить с ней, снять шлем. Обязательно дай ей увидеть твое лицо прежде, чем приступить к рассказу. Поверь, так она получит еще больше удовольствия.
========== Глава XXXIX ==========
— Рей… — робко позвал Финн и уже протянул было руку, чтобы коснуться ее худенького плеча, но так и не решился сделать этого.
Рей сидела перед ним, глядя в одну точку пустым, невидящим взором, и казалась странно утомленной, как будто не спала много дней, хотя врачи сообщили, что она проснулась всего полчаса назад.
Все оставалось неизменным. Раз за разом, навещая свою несчастную подругу, Финн встречал одну и ту же картину угнетающего безразличия, которую только усиливал вид болезненной худобы, опухших век, белков глаз, изборожденных красными жилками, и паутины ужасающих седых прядей в неровно остриженных волосах. И сегодня, в который раз наблюдая за Рей — за ее непроницаемым лицом, потухшими глазами и губами, сомкнутыми в тонкую нить, — юноша начинал стыдиться собственной нелепой улыбки и кусочка пирога с повидлом, который он прихватил с кухни.
Все вокруг говорили, что беременная женщина должна есть за двоих, а Рей так и вовсе за троих. Тем более что после блужданий в том подземелье на Джакку ее организм был истощен. Но что-то не получалось. Ей регулярно кололи глюкозу и другие питательные вещества — всех и не упомнишь. Говорили, что пища часто не идет ей впрок — не то из-за раннего токсикоза, не то из-за сильного нервного срыва, не то еще хатт знает, почему.
Рей слышала, как друг вошел, как он обратился к ней — и не слышала одновременно. Она находилась во власти тяжелых, угнетающих мыслей. В ее голове царил полный сумбур. Она не отличала дня от ночи и совершенно потерялась в датах. Она путалась в именах врачей, которые ее окружали — все, кто носили зеленые повязки на предплечьях, представлялись ей сплошной людской массой, где невозможно отличить одного от другого. Боль накрыла ее, будто саван, отгородив от жизни, от реальности, от друзей, от всех внешних событий.