Сердце прощает
Шрифт:
– Россию восстанавливать, вот что!
– рыкнул староста и кулаком ударил по столу. Пустые стаканы запрыгали на столе, задребезжала опорожненная от огурцов железная миска.
– Кукиш тебе немцы покажут!
– усмехнулся Степан и, изобразив это на пальцах, добавил: - Рожки да ножки от ней останутся.
– Подумал еще немного и спросил: - А ты, Яков, какую Россию желаешь?
– Ясно какую, не большевистскую, - проворчал староста.
– Главное, чтобы была свобода частному хозяйствованию.
– Э-э-э... куда гнешь! Это, пожалуй, мне
– Пойдешь, - невозмутимо заявил староста.
– Такие, как ты, с потрохами за рубль продаются.
– Что-то, Степан, я тебя тоже никак не пойму. За немцев ты или против них?
– спросила Наталья.
– Я сам за себя, за Россию-матушку. Это большевики отдали ее немцам на растерзание. Не смогли отстоять ее от паршивой немчуры...
– Болтаешь пустое, Степан! Немцы - это силища, - сказал староста. Они по всей Европе прошли с развернутыми флагами. Французы с первых же их ударов подняли руки кверху, а англичане драпака дали, бросили на произвол судьбы своих союзников. Не сегодня, так завтра доберутся немцы и до Америки. Ее фюрер называет врагом номер один... Ну, а с Россией... с Россией вопрос уже предрешен.
– Откуда же у них такая силища?
– удивленно произнес Степан и громко икнул.
– Уважают порядок, дисциплинку, - сказал Яков.
– А теперь вот еще для своего подкрепления погонят на работу в Германию наших пленных бойцов, молодежь, мастеровых. Это я знаю верно: есть такая секретная бумага. Потом начнут забирать и таких, Степан, как ты.
– Я никуда не поеду, все!.. Раз ты у нас хозяин, вот и оставь меня здесь, пусть в охране, и его вот со мной пристрой вместе, - указал Степан на Цыганюка.
Темное, смуглое лицо Цыганюка, казалось, еще более потемнело.
– Ты, браток, меня не тронь, я тебе не кукла, - сказал он Степану. Сам можешь идти, куда хочешь, а меня не касайся. Мне и так пока неплохо, живу я, никому вроде не мешаю.
– Ишь ты, неплохо, - криво усмехнулся староста.
– А от кого теперь эта твоя жизнь зависит? Вот возьму завтра да и пришлю тебе повестку. Куда ты денешься? И поедешь в Германию.
– Яков Ефимович, ради бога, не тревожьте его, в ноги буду кланяться!
– поднеся к глазам фартук, жалостно попросила Наталья.
– Успокойся, никуда я не поеду, - сказал ей Цыганюк.
– Во, молодец!
– с подначкой забалагурил опять Степан.
– Лучше всего иди, парень, в партизаны, там душу отведешь, сызнова будешь стрелять в немцев...
– Заткнись, балаболка!
– цыкнул на Степана староста.
– Как бы он тебя первого потом и не вздернул на осине за твой добрый совет.
– Так я шуткую, Яков Ефимович, а он парень с головой, сам сообразит, куда ему для жизни выгоднее податься: в охрану аль в партизаны.
Наталья слушала старосту, Степана и не сводила глаз с Цыганюка. "Что же он скажет им?"
А Цыганюк уже опасливо поглядывал то на Якова, то на Степана и, видимо, что-то
– Может, ты тоже шутишь насчет Германии, Яков Ефимович?
– мягким голосом вдруг произнес Цыганюк, назвав старосту впервые по имени и отчеству.
Староста опять прищурил свои бесцветные глазки.
– Я, мил человек, врать не привык. Раз говорю, значит, так. Оставлять здесь будут только тех, кто пойдет на службу.
– Да разве у меня-то ему плохо?
– вновь жалостно заметила Наталья. Пусть останется со мной.
– Ха-ха, кума!
– дурашливо хохотнул Степан.
– Какая же ты чудачка! Немцам и дела нету до того, что тебе плохо, что неплохо; они вон и языка-то нашего как следует не понимают... Для тебя теперь только один бог - Яков Ефимович. Ему и молись, а для начала готовь пару четвертей самогонки. Тогда твой чернявый никуда не поедет. Это как пить дать, намертво.
– Ну, хватит, пойдем, - приказал староста и важно поднялся из-за стола.
– Степан угодливо подскочил к двери, снял с гвоздя черный полушубок, шапку и подал Буробину. Наталья и Цыганюк молча проводили его до порога.
Уже притворив дверь, староста обернулся и раздельно сказал:
– Подумайте хорошенько. Если ты, парень, что решишь - приходи ко мне, жалеть не будешь.
Глава восьмая
Старый врач молча сидел возле Игната. Он уже обработал рану, но это не исключало самого страшного - заражения крови, так как медицинская помощь пришла с немалым запозданием.
– Лучше умру так, но руки отрубать не дам, - сказал Игнат, когда Терентий Петрович намекнул о возможной ампутации.
– Рука мне нужна во как!
– и Игнат здоровой рукой провел себе поперек горла.
– В другое время, доктор, я, может, и плюнул бы, шут с ней, но поскольку идет война - не могу. Нужна она, понимаешь, нужна мне до зарезу.
Терентий Петрович насупил брови, зажал в кулак седую, аккуратно подстриженную бородку и задумался. Риск был велик. Слишком ослабел организм от потери крови, а главное, слишком поздно сделали первичную хирургическую обработку раны. Вся надежда была только на здоровье Зернова. Одолеет он собственными силами угрозу возникновения гангрены или ослабевший организм не сумеет справиться с ней?.. Да, риск был огромен. Но и с ампутацией спешить не следовало: боец без руки - это уже не боец, раненый прав.
Терентий Петрович мысленно перебрал все аналогичные случаи из своей практики, припомнил их исходы. В конце концов он решился на операцию, цель которой могла состоять только в том, чтобы максимально помочь организму победить опасную инфекцию.
Под местным наркозом, в домашних условиях операция проходила трудно. Боец охал, скрежетал зубами от мучительной боли. Аксинья, как могла, успокаивала Игната, ободряла его и добрым словом, и ласковым взглядом. Удалив часть омертвевшей ткани, наложив несколько внутримышечных швов и старательно стянув кожный покров, Терентий Петрович, казалось, был доволен исходом.