Сердце прощает
Шрифт:
– Лас-точ-ка?.. Что есть это?
– сказал капитан и, очевидно сообразив, что хозяйка не сможет перевезти на немецкий это слово, сказал о другом: Ест холодно, эс ист кальт. Пожалуйста, чай.
– И он приложил ладони к сверкающей белизной горячей русской печке.
Аксинья поставила на стол давно уже вскипевший желтый пузатый самовар и сказала:
– Пожалуйста, пейте.
Капитан в знак благодарности кивнул, затем прищелкнул пальцами.
– Я имею хороший настроение. Ин Москау... в Москве будьет парад германских войск. Я еду в Москву. Сегодня мы делаем здесь маленький праздник.
Аксинья отрицательно покачала
– Это не наше... Но, говорят, будет и на нашей улице праздник.
Капитан, очевидно, ничего не понял, потому что вновь утвердительно закивал:
– О, да!.. Ты ест прекрасный... как это?.. русский цветок не-за-буд-ка, ты ест сама любовь, фрау Аксинья!
И он со своей еле приметной усмешкой, которая так пугала Аксинью, посмотрел в ее глаза.
В дверь постучали.
– Райн!
– крикнул капитан, отходя от печи.
В избу вошел денщик Мейзеля рыжий ефрейтор Густав и солдат с двумя свертками под мышкой. Щелкнув каблуками, ефрейтор что-то доложил своему начальнику, Мейзель взял сам из рук солдата свертки, положил на стол, потом, обернувшись, сказал ефрейтору что-то такое, отчего тот просиял всем своим красным веснушчатым лицом. "...фрай бис цвельф", - повторила Аксинья мысленно слова капитана, и когда денщик вместе с солдатом, посмеиваясь, вышли из избы, она догадалась, что Мейзель специально выпроводил ефрейтора из дома. Тревога ее росла.
Капитан, не теряя времени, принялся распаковывать свертки. Раскрыв один, он извлек оттуда две бутылки вина, консервы, сало-шпик.
– Фрау Аксинья, - воркующе произнес он, - пожалуйста... глас... как это?.. рьюмки...
Аксинья поставила на стол мелкую тарелку, фужер с ярким золотым ободком и на белом блюдце - зеленую чашку.
– Пожалуйста, - с еле приметной улыбкой сказал Мейзель, - еще один такой рьюмка... для фрау...
Вся эта затея Аксинье была не по нутру. Она недовольно сдвинула тонкие черные брови и с возрастающей тревогой в душе сказала:
– Господин Мейзель, я не пью вина, мне нельзя, у меня больное сердце.
Вероятно не желая вдаваться в объяснения, капитан вышел из-за стола и, снисходительно улыбаясь, направился на кухню. Он открыл там деревянный шкафчик, висевший на стене, взял оттуда еще один фужер, мелкую тарелку, две вилки и чайную чашку.
Через несколько минут стол был сервирован, бутылки откупорены. Капитан зажег лампу и зашторил окна.
– Я отчень прошу, фрау Аксинья, - торжественным тоном произнес капитан, - прошу... как это по-русски?.. оказать честь... да, да!.. оказать честь и пожалуйста садиться. Битте зер! Отчень пожалуйста!.. Германский офицер ест высокий культур... имеем... как это?.. пиетет к женщина. О, женщина! Германский воин высоко уважать красоту женщин, о, красота, любовь ест как прекрасно! Отчень прошу, фрау Аксинья, оказать честь садиться...
Он торжественно говорил что-то еще, и Аксинья присела к уголку стола.
– Данке шен!
– учтиво поклонившись, сказал Мейзель и только после этого сел сам.
Аксинью тревожило и раздражало поведение офицера - обычно суховатого, неразговорчивого, - раздражали его большие, резко очерченные ноздри. "Что ж делать-то? Неужто он вздумал споить меня? Нет, дудки! Убийца, каратель проклятый! Еще талдычит про красоту..."
– Вы пейте и закусывайте, господин. Я минуту посижу, а потом мне нужно еще работать по хозяйству, - сказала Аксинья.
Капитан слегка нахмурился.
– О, я понимаю, фрау Аксинья... Война ест война. Будем немного выпить, чтобы война... скоро конец!
Он поднял свой фужер и осушил его до половины. Аксинья отпила всего два глотка и поперхнулась, на глазах выступили слезы.
– Ха-ха-ха!
– вдруг залился смехом Мейзель.
– Это ест искусство... О, это надо уметь... уметь пить коньяк, это ест прекрасный французский коньяк "Мартель"!
– Очень уж крепкий, - сказала Аксинья и подумала, что теперь, пожалуй, можно и уйти: капитан не будет придираться.
Но Мейзель, судя по всему, только входил во вкус. Он вынул из распечатанной плоской консервной коробки несколько маслянисто поблескивающих рыбок, положил их на ломтики белого хлеба.
– Прима!
– сказал он.
– Это ест португальский сардины. Очень прошу, прекрасный фрау Аксинья...
И он вновь придвинул к Аксинье фужер с коньяком и ломтик хлеба с золотистой, лоснящейся от жира сардинкой.
– Теперь один маленький... как это?.. урок. Айн момент!
– Мейзель взял в руку свой фужер, немного поднял его, словно взвешивая, затем поднес к загорелому лицу и сделал глубокий вдох.
– О, прима! Прекрасный арома... Пожалуйста, фрау Аксинья, делать так...
Точно завороженная, Аксинья взяла фужер с коньяком и зажала его в ладонях, а потом наклонилась над ним. Пахнуло свежими яблоками, ландышем, чуть-чуть спиртом. Почувствовав легкое головокружение, она неожиданно для себя отпила еще глоток и в этот момент заметила на себе упорный липкий взгляд капитана. "Что же это я делаю? А?" - удивилась сама себе Аксинья.
– Прозит!
– ласково произнес Мейзель.
– Твое здоровье, прекрасный фрау Аксинья...
Она глотнула еще раз с твердым намерением после этого встать и уйти, но когда поднялась - поднялся с места и капитан, убавил огонь в лампе и приблизился к ней.
– Я люблю тебя, - горячо зашептал он, - прекрасный глаза, прекрасный женщин, люблю...
Более недели прожил Игнат под полом дома Аксиньи. Это было для него мучительное время. Почти круглые сутки проводил он без света. Кромешная тьма выматывала силы, расшатывала нервы, ухудшала и без того ослабевшее после ранения здоровье. В те дни, когда беспокойный и опасный постоялец вместе со своим денщиком уезжал куда-то, Аксинья на час-другой открывала половицу. В такие часы Аксинья пополняла его продовольственные запасы, снабжала хлебом, давала молока, опускала ему ведро с кипяченой водой.
Петя щебетал, как скворец на заре, рассказывал ему деревенские новости, с удивлением говорил:
– Ой, дядя Игнат, какая у вас отросла черная борода, прямо как в сказке у Черномора...
В такие минуты Игнат забывал обо всем тяжелом, радостно улыбался, шутил.
Но скоро Петя был отправлен к родственникам куда-то в далекую деревню. Аксинья с утра уходила на принудительные работы. Игнат часто слышал, как вверху над ним расхаживал капитан, топтался его денщик, как, стуча коваными сапогами, приходили в дом солдаты. Эти звуки выводили Игната из себя. Ему хотелось любой ценой вырваться из подземного плена.