Сердце прощает
Шрифт:
И вот когда отряд партизан подготовился к своему выходу, Люба открыла свою тайну матери.
– Нет, ты никуда не пойдешь и будешь только со мной, - резко возразила она.
– Я боюсь за тебя, ты еще не знаешь по-настоящему жизнь...
Люба была поражена таким непредвиденным возражением матери, она не подозревала, что ее уход в отряд так сильно огорчит мать. Люба растерянно уставилась на мать и не знала, как поступить. В ее сознании забушевали взволнованные чувства: "Остаться с матерью - значит, расстаться с любимым человеком, и, может быть, надолго. Как быть? Что же делать?.."
Васильев,
– И ты, Кузьма Иванович, заодно с дочкой? Вот уж не ожидала от тебя такой благодарности.
Васильев с досады пожал плечами.
– Что ты говоришь, мама, как тебе не стыдно?
– закричала Люба.
"Пустить ее в лес! Такая молоденькая и неопытная! Глухие ночи! Да как же это можно? Мало ли что может произойти! Потом она же сама и будет меня проклинать", - беспокойно мелькали мысли.
– Нет, как я сказала, так и будет, - в ответ на упреки дочери решительно произнесла она.
Васильев подумал: "Какое глупое упорство! Ну, ничего, пусть остается Люба на месте, она нужна нам будет и здесь, для связи".
Люба долго еще спорила с матерью, доказывала ее неправоту, настаивала на своем уходе с отрядом, но все это не помогло, - Марфа стояла на своем.
Васильев почувствовал какую-то невыносимую тяжесть на сердце. Он свернул цигарку, вышел на улицу и, пройдя в сад, присел на бревно. Высоко в небе одна за другой вспыхивали звезды. Кое-где слышался тихий говор. Время тянулось медленно. Кузьма взглянул на часы, закурил.
В доме у Марфы дважды хлопнула дверь. Послышались легкие шаги. Кто-то прошел в направлении сада и остановился возле тына. Потом прозвучал умоляющий голос:
– Ну что же мне делать, скажи?
Это в отчаянии спрашивала Люба Виктора. Кузьма Иванович решил не выдавать своего присутствия.
– Ну как же мне быть?
– снова спросила Люба.
Голос Виктора звучал глуховато:
– Все матери одинаковые, не хотят отпускать детей от себя, как птицы своих птенцов, до тех пор, пока они не научатся летать. Так, наверное, и должно быть. А мы-то уже не птенцы. Если все так будут поступать, что же тогда будет? Нет, Люба, на это не надо обращать внимания, нужна твердость. Бросай все и пойдем с нами.
На какое-то мгновение разговор стих. Вероятно, Люба раздумывала. Потом снова зазвучал ее озабоченный голос:
– Мать не переживет этого. Когда она проводила папу на фронт, несколько дней была как не своя. Только ты не подумай, что я боюсь идти с вами.
– Ничего я об этом не думаю. Мне-то тоже будет трудно.
– Трудно?
– Ну да, без тебя.
– Это правда, Витя?
– Ты еще спрашиваешь!
– удивился Виктор.
– А мне без тебя страшно оставаться.
– Нонка тоже здесь остается.
– У нее ветер в голове, да и отец ее пошел уже работать в районную сельхозуправу ветеринаром.
– Ты будешь помнить обо мне?
– спросил Виктор.
– Помнить, этого мало, мне хочется постоянно видеть тебя...
Следующих слов Васильев не смог разобрать. Резко хрустнул тын, и все стихло. Он посмотрел на часы:
– Ну что ж, пора и трогаться.
Он
– Пошли, дружок.
– Иду, иду, - отозвался Виктор.
Тихо, незаметно подошли Валя, Сергей Горбунов, потом Боря Простудин.
– Наши все вышли, все готово, - тихо сказал Горбунов.
– Сейчас тронемся и мы, - ответил Васильев.
Валя, заслышав тихий шепот Виктора и Любы, словно с досады, недовольно упрекнула:
– Витя, сколько можно тебя ждать, пошли!
– У Любы под ложечкой так и защемило от этих повелительных колючих слов подружки.
Пропели ночную зорю петухи. Звонко дзинькали спадающие с крыш крупные капли воды. Кузьма Иванович вбежал в дом, крепко пожал руку Марфе.
– Большое вам спасибо за все, за приют, за вашу душевную доброту.
– Да что вы, Кузьма Иванович, если что было не так, не взыщите, ответила Марфа.
– Не забывайте нас, в любое время дня и ночи наш дом всегда будет открыт для вас...
– Мы еще встретимся с вами, отпразднуем победу, - ответил Кузьма Иванович и перекинул за плечо вещевой мешок. Уже в переулке он уловил последние слова Виктора.
– До скорой встречи, Люба...
Глава одиннадцатая
Далеко на востоке все заметнее розовели облака. Ветер подхватывал прошлогодние сухие листья и гнал по влажной весенней земле. Марфа поправила платок на голове, подобрала под него выбившиеся волосы и прислушалась к неровному урчанью моторов, нараставшему откуда-то издалека. Перекинув за плечо вязанку хвороста, она торопливо зашагала в село. Уже на улице ее догнали тупорылые машины с фашистскими солдатами. Они промчались мимо, обдав ее дорожной грязью. Вбежав в дом, Марфа закричала, будто вот-вот, сию минуту, должна была разразиться какая-то страшная беда:
– Немцы приехали!
Люба испуганно взглянула на мать. Потом сняла со стула платье и подала ей.
– Переоденься, мама, ты же вся мокрая.
А тем временем на улице села уже оживленно и громко галдели, хохотали, тяжело топали чужие солдаты в серо-зеленых шинелях. На дорогах, за околицей были выставлены часовые, на столбах и на стенах многих изб появились отпечатанные крупным шрифтом объявления. "Всем немедленно сдать оружие. За неподчинение - расстрел!" - гласили одни из них. В других предлагалось: "Всем бывшим военнослужащим Красной Армии встать на учет, за неповиновение - расстрел!" Расстрелом грозили за все: за слушание радио, за появление на улице в ночное время, за неподчинение местной администрации, за укрывательство партизан, за несдачу продовольствия...
Прошел час, другой. Село притихло. Никто из жителей не появлялся на улице. Никто не нес сдавать оружие. Не шли и застрявшие в деревне окруженцы.
И тогда фашисты приступили к действиям. Из дома в дом шли они, подвергая каждый тщательному обыску. Искали в первую очередь местных коммунистов, воинов Красной Армии. Во время обыска забирали ценные вещи, хлеб, уводили скот.
К полудню в полицейское управление были доставлены шестеро мужчин, у которых не оказалось на руках никаких документов. В тот же день их увезли из деревни. Среди этих шестерых трое были окруженцы, которые не пожелали уйти с Васильевым.