Серебряная подкова
Шрифт:
Короткий осенний день клонился к вечеру. Придвинув кресло к самому окну, Лобачевский продолжал чтение:
– Царь Ендимион воззрел на нас и, заключая по одежде нашей: "Вы пришельцы!
– сказал.
– Эллины?.. Некогда собрав бедных людей в царстве своем, я вознамерился устроить новое поселение в планете пустой и никем не обитаемой..."
Сумерки сгустились. Прасковья Александровна внесла свечи в тяжелых подсвечниках.
– Николаша, тебе чай подать? Угощу сегодня свежим вареньем.
– А я вас, маменька, угощу изумительной повестью Лукиана. Садитесь-ка и слушайте,
– Хорошо, Николаша!
– Прасковья Александровна даже разрумянилась: не часто выдавались такие радостные вечера с вечно занятым сыном.
Лобачевский придвинул ей кресло и протянул раскрытую книгу.
– Начинайте отсюда. Вам станет понятно, а что но поймете - объясню. Чай отложим. И глаза мои отдохнут.
Прасковья Александровна переставила подсвечник поближе и, сняв нагар, начала читать вздрагивающим от волнения голосом:
– "Одежда у богатых стеклянная, мягкая, у бедных же - тканая, из меди. Планета сия весьма изобилует медью, из которой ткут они с присовокуплением некоторого количества воды по примеру шерсти..."
Николай Иванович слушал, закрыв глаза. Так он делал всегда, когда хотел, чтобы ничто не отвлекало его. Не заметил он, как вошел в кабинет Алексей и через плечо матери заглянул в книжку.
– "...Видел я в царском дворе и другое чудо, - продолжала читать Прасковья Александровна.
– В кладезе не весьма глубоком положено зеркало. Если кто подойдет к сему кладезю, слышит все вещаемое на земле нашей. Когда же воззрит в самое зеркало, видит в нем все города и все народы так равно, будто бы стоял подле их самих. Все время видел я всех сродников моих, знаемых, и все мое отечество. Но видели ли и они меня тогда взаимно, не могу сказать..."
– Ерупдовина это!
– послышался хриплый голос брата.
Лобачевский, вздрогнув, быстро поднялся.
– Ты, Алеша?
– Как видишь.
– Опять?
– Ежели нет в жизни цели, какое же в ней удовольствие, - ответил заплетающимся языком Алексей.
Прасковья Александровна уронила книгу на пол и, закрыв глаза рукой, отвернулась.
– Алеша, - подошел к нему Лобачевский.
– Перестань. Кончай безобразную жизнь, уходи с фабрики. Зачем наше имя позоришь?
– Братец, - развел руками Алексей.
– Спасти меня хочешь? Или честь фамилии? Черт с ней, с фамилией. ПолРоссии пьяными ходят, о фамилии не заботятся. Кругом одно свинство.
– Нетвердыми шагами он заметался по комнате, спотыкаясь и продолжая несвязно обвинять всех подряд.
Николай стоял около кресла матери и молча следил за братом. В этой жалкой, бесцельно мечущейся по комнате фигуре виделся ему то маленький мальчик, робкий и тихий гимназистик, то мрачный, всех избегающий студент и, наконец, желчный, раздражительный адъюнкт, отчаявшийся найти цель в жизни. Уж не он ли, старший брат, виноват в этом? Достаточно ли уделял ему внимания? Быть может, если бы меньше думал о будущем и больше о настоящем, брат его был бы теперь человеком...
– Да, ученые ведь не об устройстве жизни заботятся, - продолжал в это время рассуждать Алексей.
– В науку прячутся, как улитки в свою скорлупу. Астрономические треугольники
Прасковья Александровна всплеснула руками:
– Алексей, сейчас же извинись! Или я...
Но грохот опрокинутого стула не дал е договорить. Алексей, торопливо поднимая стул, бормотал сконфуженно:
– Прости, брат! И вы, маменька. Забылся... До тебя, Николай, мне далеко, не достать. Я человек пропащий. Темно вокруг, черно.
Лобачевский обнял брата и посадил в свое кресло.
– Пока не поздно, Алеша, вернись...
Но в эту минуту в открытых дверях кабинета появился Хальфин, в синем профессорском сюртуке с высоким воротником, при белом атласном шарфе.
– Сидите, сидите!
– Он предупреждающе поднял руку.
– Я на минутку...
– Не вздумайте уходить, Ибрагим Исхакович! Обижусь.
– Прасковья Александровна поспешно встала с кресла и, протягивая Хальфину руку, договорила: - Сейчас будет чай готов, угощу вареньем.
– Спорить не приходится, татарская пословица говорит: гость - ишак хозяина, - улыбнулся Хальфин.
Уже выходя из кабинета, Прасковья Александровна предупредила:
– Только, чур, не читать без меня.
Хальфин поднял книгу и посмотрел на Лобачевского.
– Что это?..
– "Истинные повести" Лукиана. Сюжет фантастический, но в сказке проглядывает зерно истины. Вот посмотрите, что пишет он в своем предисловии.
– "По долговременном и внимательном чтении и размышлении успокаивать ум свой и делать рассуждение свое способнейшим и бодрственнейшим к трудам будущим..."
На этом Хальфин прервал чтение.
– Да, слышал об этом Лукиане Самосатском, но читать его не приходилось. О чем он пишет?
– О путешествии в будущее, - с увлечением начал рассказывать Лобачевский.
– Он и его товарищи семь суток носились на своем корабле по небу, на восьмой день пристали к большому круглому острову, сиявшему в пространстве. Оттуда увидели наш аемной шар - с его морями, реками, лесами, городами, похожими на муравейники... Это поразительное сочетание научного предвидения с бесконечной верой человека в свои силы...
Продолжая говорить о повести Лукиана, все перешли в столовую, где уже весело шумел сверкающий самовар.
Прасковья Александровна протянула гостю стакан чаю, пододвинула ему хлебницу, полную сухариков, и синюю вазочку с вареньем.
– Попробуйте, Ибрагим Исхакович.
– С удовольствием, - отозвался Хальфин.
– Пить превосходный чай, вести беседу за столом и жить надеждами, что может быть приятнее?.. Кажется мне, Лукиан, так увлеченно писавший эту повесть, не может ошибаться.
– Безусловно, в своих догадках он прав, - оживился Лобачевский.
– Если пчела и муравей такие изумительные вещи проделывают, неужели же и человек - самое организованное существо - не сможет познать глубокие тайны природы, сделать чудесные открытия, - Помолчав, он добавил: - Подобно тому, как человек стал повелителем всех морей, сначала с помощью весельного судна, затем - колесного парохода, он станет также и повелителем небесной стихии. Люди будут летать по воздуху, в мировом пространстве...