Серебряная тоска
Шрифт:
Колька взял две литровые бутылки "Абсолюта" и они с Серёжкой вышли из ларька.
– А чего это мы так?
– спросил Колька уже на улице.
– Пить могли бы и в ларьке.
– В ларьке было бы неплохо, - кивнул Серёжка.
– На своей территории ты явно лучше соображаешь. Но попав в объятия этого холодного злого мира, ты тупеешь, как все великие люди. От Советского, Николаша, Информбюро: Сегодня. У меня на квартире. Руслан. Прочтёт нам вслух. Послание. От Высшего Разума. Игорю Матушинскому. Запамятовали, Николай Васильевич?
– Да с этим рэкетом никакой памяти не хватит, - оправдался
– Я понимаю, что страшный Юрочка напугал тебя.
– Серёжка обнял Кольку за плечи.
– Но водка быстро приведёт тебя в чувство. Только чур - Руслана не спаивать. Он нам сегодня трезвый нужен. Прибавим шагу - выпить хочется.
– И пожрать, - добавил Колька.
* * *
– Вы, конечно, ценный работник, Руслан Васильевич, но, согласитесь, это наглость, - распекал Русланчика его непопсредственный начальник Виктор Павлович Рукин. На столе перед ним стоял монитор, на котором самообличительно высвечивалось то, чем Руслан занимался всю вторую половину дня - текст послания к Игорю Матушинскому. С тех пор, как все компьютеры на фирме соединили в одну сеть, шеф имел возможность проконтролировать, чем занимается каждый компьютер в отдельности. Конец пришёл всем компьютерным играм в рабочее время, частным забавам на компьютере тоже пришёл конец.
– Но, Виктор Павлович...
– начал было Русланчик.
– Не хочу ничего слушать!
– взорвался шеф.
– Вы полагаете, компьютерная фирма - это частная лавочка, где каждый может вытворять, что вздумается? Так вот, молодой человек Руслан Васильевич, здесь вы ошибаетесь, у нас заказ, у нас сроки, мы должны уложиться, иначе не видать нам денег, как своих ушей. Вы знаете, что такое деньги? Это вам кушать, мне кушать, семье моей кушать.
Извините за еврейскую интонацию. А вы, опять же извините, занимаете компьютер хер знает чем. За мат - снова извините. Ну что это такое, что вы делаете? Нам поручили сделать красиво и быстро - понимаете, быстро! То, что вы сделаете красиво, я не сомневаюсь. Иначе б вас тут не было. Но от вас требуется и быстро!
А вы, простите меня, занимаетесь какой-то х-х... ерундой... простите меня.
– Виктор Павлович, - нервно сказал Руслан, - я давал вам повод быть мною недовольным?
– Никогда, - вздохнул Виктор Павлович, - иначе б я вас давно уволил. И знаете почему? Вы не очень уважительны. Для вас что шеф, что не шеф. Работу свою вы выполняете прекрасно, но, по-моему, вам наплевать и на неё, простите за еврейскую интонацию. Вы думаете, я дурак? Вы думаете, я не вижу, что у вас есть что-то большее? Но что большее, когда мы получили заказ? Ведь это, извините - мои деньги, деньги моей семьи, ваши деньги, деньги вашего чего-то большего...
– Виктор Павлович, - попытался оборвать его Руслан.
– Я вас не спрашиваю про ваше большее, пусть оно остаётся при вас, но меня волнует этот заказ...
– Заказ готов.
– Русланчик чуть повысил голос.
– И поэтому ваше... Что?!
– Заказ готов, - повторил Русланчик.
– И вы можете его обозреть прямо сейчас.
– Хм, - пробурчал Виктор Павлович, - почему-то в ваших устах "обозреть" звучит почти, как "оборзеть". Покажите.
Русланчик потянулся к клавиатуре на столе, набрал код и вызвал на экран свою программу.
–
Руслан Васильевич, вы - гений!
– А можно гению одну поблажку?
– Хоть две!
– Можно мне с работы сейчас уйти?
– Возмутительно, - сказал Виктор Павлович.
– Нет, конечно, я вас отпускаю, но это возмутительно. Это превосходит все границы. Трудовой дисциплины у нас никакой. По-вашему, перестройка - это повод не работать? По-моему, да. Назовите меня ретроградом. Да, я ретроград. Я привык к некоторым определённым вещам - например, чтоб сотрудники приходили на работу в определённое время и уходили ровно через восемь часов, а в продолжении этих восьми часов работали. А не занимались на компьютере чёрт знает чем. Нет, вы-таки работаете. И, конечно, я вас отпускаю. Но мнения своего не выразить не могу.
– Спасибо, Виктор Павлович, - открыл было рот Руслан.
– Не перебивайте меня. Да, раньше были плохие времена, но люди работали. В людях была совесть. При покойном Юрии Владимировиче...
– Вы о Никулине?
– снова встрял Руслан.
– Он ещё не покойный.
– Я об Андропове. При нём людей, шатающихся в рабочее время по улицам, хватали и забирали в милицию. Дисциплина поддерживалась в соответствии с трудовым законодательством.
– А при покойном Иосифе Виссарионовиче опоздавших на работу сажали, напомнил Руслан.
Шеф помрачнел.
– Я вас, кажется, отпустил? Почему вы ещё здесь?
– Меня уже здесь нет, - быстро подхватил Руслан.
– Я уже в пути.
– Вы думаете, я защитник старых времён?
– остановил его Виктор Павлович.
– Не времён я защитник. А добросовестности. Вы когда-нибудь вдумывались в это слово - добросовестность? Добрая совесть. Это когда ты живёшь так, что совести тебя не за что грызть и мучить. Сейчас же не то, что о доброй - вообще ни о какой совести нет и речи. Сотрудники то и дело норовят ускользнуть с работы...
– Виктор Павлович...
– Идите, идите, идите.
Подуставший Руслан развернулся к шефу спиной и зашагал к выходу со словами:
"иду, иду, иду". Дискетку с посланием и само распечатаное послание он сунул в карман пиджака. От фирмы до Серёжкиного дома было две остановки на трамвае, но Руслан предпочёл прошагать этот путь пешком. Он шёл, вдыхая свежий морозный воздух, и выдыхая лекции шефа, и когда дошёл до Серёжки, Виктор Павлович в его мозгу благополучно забылся.
На звонок открыла ему неожиданно Серёжкина мама. Серая женщина в цветастом халате, с безмысленным выражением глаз - мимо таких проходишь на улице, даже не замечая их существования. А они существуют, они замечают всё. Они даже знают, как тебя зовут.
– А, Русланчик, проходи, проходи.
Они ходят по городу с неизменными авоськами, а, приходя домой, закуривают "беломорину", запахиваясь в старые цветастые халатики и уткнувшись серым лицом в серый экран телевизора, так проводят вечера, так проводят жизнь.
– Ребята уже ждут тебя.
Руслан снял пальто, переобулся в тапочки и прошёл в Серёжкину комнату.
В Серёжкиной комнате сидели Колька и Серёжка, пили водку "Абсолют" и закусывали огурцами из банки, засоленными Серёжкиной мамкой.