Серебряная тоска
Шрифт:
– Смотри-ка, какой дипломат! По-э-ли-гант-ней! Да я, может, родился в туалете, живу в туалете и в нём же и помру. Да что я, не вижу, что ли, ты ж ненавидишь таких людей, как я, как Петро, как мои друзья - чёрных работяг. Ты ж, сука, выше этого. Только вы ж, блядь, интеллектуалы, сами или кочегарами работаете, или дворниками, или, вот, уголь... Та хер со мной, здесь я понимаю, за что ты Петро презираешь?
Петро удивлённо вскинул брови.
– С чего ты взял, что я вообще кого-то презираю?
– Ну, это же естественно... Или я чего-то не понимаю в
– Нет. Это ты ставишь себя выше всех остальных.
– Тем, что представляю из себя такое дерьмо?
– Да ты и в этом находишь кайф.
– А ты не дерьмо?
– Нет, - ответил я. И, подумав, повторил: - Нет.
– Везёт. Если ты не соврал. А не верю. Никому не верю. Ну что, показать тебе, как лопатой уголь выгребают?
– И накинулся на кучу угля в вагоне, с остервенением выкидывая его на рампу. Работал он действительно залихватски. Сил в нём, невзирая на возраст, было куда больше, чем во мне. Внезапно он откинул лопату и нарочито тихим голосом сказал:
– Ну, читай.
– Чего читать?
– Блядь, стихи свои.
– А тебе они зачем?
– Читай.
– Господи! Да неужели в этой стране даже разгребатели угля не могут просто разгребать уголь!
– Не юродствуй ты, Игорь сраный Васильевич. Читай.
– Читаю:
На взбесившейся постели Я не сплю вторую ночь Я на адской карусели Уношусь отсюда прочь Кто тут змеи или черти Или просто дребедень Или алкогольной смерти Подползающая тень Здесь царят миры другие И щелчку подставив лоб Литургию летаргии Вдохновенно служит поп Опустив хмельные веки Прославляет он в веках Наши водочные реки В огуречных берегах Безъязычные пророки Серафимы-фраера Вылетают пенясь строки Из-под пьяного пера То сознаньем крыльев гордый То беспомощный до слёз Конь-Пегас зарылся мордой В поэтический овёс На него уселась криво Раня буквами бока От похмельного курсива Окосевшая строка И склонилась к изголовью Чтоб ударясь о стакан Заклевать себя до крови Как блаженый пеликан.
Митяй схватил лопату и тут же бросил её назад. Отвернулся от нас и ушёл за вагон. Оттуда раздались вдруг его всхлипы.
– Эх ты сука!
– сказал Петро.
– Чё ж ты друга моего расстроил? Я ж тебя счас...
– Не трогай его, дурак. Если б ты понимал, что он написал...Стишки написал...
Да, понял, Петро? Херню он написал. Слышь, Петро? Рифмованную херню.
– А чё ж ты плачешь?
– простодушно поинтересовался Петро.
– А кто сказал, что я плачу? У меня просто насморк.
Митяй вышел из-за вагона, схватил в руки лопату. С полминуты мы втроём ожесточённо разгребали уголь. Затем Митяй повернулся ко мне и сказал:
– Я тебя ненавижу.
– А я тебя - нет.
Митяй бросил лопату.
– Чтоб не убить тебя.
– И ушёл за вагон.
– А чего это всё?
– спросил Петро.
– Доразгребём, - коротко ответил я.
– А Митяй?
– Пускай отдохнёт. Тебе ж, надеюсь, не жаль за друга поработать.
– Не, конечно не. Токо я не нонимаю...
– А чего понимать.
– А Митяй?
– Говорю ж, пусть отдохнёт. Вы, вообще, как - друзья, что ли?
– Ну-у... он мне вроде заместо отца. Сам-то я детдомовский. А Митяй из меня человека сделал. Хороший он.
– А обращается с тобой, как с лакеем.
– С кем?
– Ну, как со слугой.
– Дурак ты, врёшь ты всё. А токо я для Митяя всё одно, всё сделаю. А будешь на него гнать - так я тебя лопатой пристукну.
– Ладно, Петро, не сердись на меня.
– Я положил ему руку на плечо. Давай, что ли, покурим.
– Так ты ж не куришь.
– Курю. Зови Митяя. Покурим, а там уж и за уголь примимся.
Петро кликнул Митяя:
– Митяй, пошли покурим с Игорёшкой.
– Не куришь, значит?
– Митяй появился из-за вагона с кривой ухмылкой на лице. По ухмылке этой ни за что нельзя было догадаться, что человек этот несколько минут назад плакал.
– Курю. Уже.
– Чужие сигареты, конечно.
– Конечно, - спокойно ответил я.
– Своих-то нет.
– Та ладно, Митяй, жалко, что ли, - смущённо выступил Петро.
– Мне не жалко, - пожал плечами Митяй.
– Сигареты твои.
Мы уселись на холодную рампу, свесив ноги в проём между рампой и поездом, и закурили трухлявую "Приму".
– А стихи твои, честно скажу, - говно, - выдохнул дым Митяй.
– Сам понимаешь, почему. Слишком хорошие.
– Это их единственный недостаток?
– А этого недостатка достаточно. Пардон за каламбур. Кому эта херня нужна? Ну, и я писал. А потом понял - никому это на хер не нужно. Вагоны разгружать куда полезней. Видал?
– Митяй согнул руку в локте.
– Мышца. Плюс деньги. Плюс люди уголька-то ждут. Греться надо. А от твоей поэзии чего? Ни тепла, ни денег, ни мышцы. Сидишь ты за письменным столом сопля соплёй и кому ты, на хрен, сгорбился?
– А ты кому?
– Да хоть бы ему!
– Митяй ткнул пальцем в Петро.
– А, в общем, прав ты. И Петро я не сгорбился.
– Та ты чё, Митяй...
– расширив глаза перебил его Петро.
– Никто никому на хер не нужен. Мне, считай, пятьдесят пять, я знаю, что говорю.
– Пятьдесят пять, а дурак, - глядя ему в глаза, вымолвил я.
– Митяй, я ему по роже дам!
– вскинулся Петро.
– Я те дам! Я те сам счас дам! Вертишься щенячьим хвостиком вокруг моей жопы...
Пора бы уж ума набираться. Думаешь, ты мне шибко нужен? Думаешь, я тебе нужен?
Ни ты мне, ни я тебе. Человек человеку волк. Ну, чё губами шлёпаешь? Уйди, загрызу. Сигареты оставь.
Петро, дрожа губами, смотрел некоторое время на Митяя, затем бросил сигареты на рельсы, заплакал и побежал прочь.
– Скотина ты, - с чувством сказал я Митяю.
– А ты нет? Почитай мне ещё что-нибудь.
– Давай работать.
– Ничё, работа не убежит.
– У меня никакой охоты нет, здесь до утра куковать.
– Чё, баба в тёплой постели ждёт?
– Не твоё дело, кто меня ждёт.